миг еще можно увидеть луну, которая улыбается солнцу тающей улыбкой) – в эти минуты достигает пика экстаз танцующих: на всех танцполах загорелые руки взлетают вверх, приветствуя солнце, и рейверы приобретают вид пляшущих нацистов, делающих жест «Хайль!», впрочем двумя руками одновременно в виду своего круглого, пылкого и сияющего фюрера.
Сколько раз я сам приветствовал новорожденное солнце этим жестом, который в данных ситуациях, конечно же, полностью освобождается от своего политического или исторического содержания.
Люблю я приветствовать так и великое море, и, преданно глядя на его далекие синие волны, свободные от кораблей и катамаранов, фанатически вглядываясь в соленую даль, которая не желает в себе ни единого одинокого паруса, я шепчу: «Море – мой фюрер!»
Цыганский Царь, которого сюда привели хаотические пути его бегства от несуществующей опасности, сделался гражданином Республики Радости на целый месяц, да, собственно, Республика и существует лишь один месяц в году.
Весь август он беспечно танцевал у моря, не боясь ни Рима, ни солнца, ни цыганских спецслужб, ни недотыкомок, ни даже самого себя. Он словно бы перескочил из одного бытия в совершенно другое: первое напоминало скрежещущий механизм, наполненный опасностями и поломками, механизм, внутри которого он существовал в качестве гарантийного человечка, самозабвенного человечка, обуянного страхом и скукой. Он жил, как ненужный биоэлемент, забытый в утробе робота, и тут вдруг он сбежал из утробы робота, и открылось ему другое бытие, оказывается, тоже возможное на земной коре: эластичное, легкое, просторное, привольно сочетающее в себе культ ночи и культ солнца. Его роман с алкоголем так и не возобновился, по-прежнему он не мог выпить ни капли, хотя вокруг лились рекой веселые напитки, но здесь присутствовали во множестве иные пьянящие субстанции, к которым относились прежде всего музыка, простор ночного неба, таинственное море, лучи, разноцветный туман и, конечно же, девушки, сделавшиеся русалками этого тумана, этой прибрежной территории, девушки, скачущие, струящиеся, бродящие, загорающие днем и угорающие ночами.
Еще недавно он не мог вообразить себе никакой дружбы, кроме как с той разновидностью существ, которую он именовал «мои товарищи», но которую честнее было бы назвать «собутыльники». Теперь же все как будто обернулось к нему дружественной стороной: все с ним общались непринужденно, как будто знали его с младенчества.
Собственно, все происходило воздушно, текуче и без усилий: само собой так вышло, что жил он в Замке, – просто потому, что там поселился Коммунист с его компанией, а Цыганский Царь как бы вошел в эту компанию – и это, опять же, совершилось само собой, просто уже тем фактом, что его подвезли в белом автофургоне. Он не знал, за что они его полюбили, но, видимо, полюбили его за то, что, едва увидев их, он сразу же сделался так беспечен, что ни разу не спросил себя, за что они его полюбили.
Замок оказался обширным строением из ракушечника. Это был действительно замок: с крепостными стенами,
