вечерней проверке. Это был наш 14-й день пребывания в Молькино. Вечером наши позывные должны были произнести в списке на убытие. Мы заранее позаботились о своем досуге, утром отпросились «к стоматологу». В лагере его не было, поэтому всех, кто жаловался на зубную боль, пускали в город до вечера. Мы еще раз попрощались со знакомыми Макса, вкусно поели (после лагерной столовой любая еда покажется мишленовской), послушали музыку. Таких вещей всегда не хватает в условиях информационной изоляции. Я набрал маме и жене по видеосвязи, насмотрелся на их слезы, успокоил, сказав, что все будет нормально (ну да, нормально).
Проверка закончилась, называют список на убытие и наши позывные. Следующий день весь проходит в сборах. Мы возвращаемся с полигона. В местном военторге гигантская очередь, чтобы ее не стоять, спрашиваю у знакомого с палатки, что есть.
– Да нихуя. Термобелье и мультитулы по шесть тысяч.
Ну вот, можно не стоять хотя бы эту очередь.
Ночь. Все суетятся, на территорию базы заезжают автобусы, я насчитал всего семь. Большие, пассажирские. Водилы, обычные гражданские, открывают багажные отсеки, которые моментально заполняются шмурдяками со снарягой. Трогаемся чуть за полночь, за стеклом стоят инструктора и сотрудники лагеря, машут и свистят, провожают в добрый путь.
Маршрут автобусов проходит через Ростов, мимо Новочеркасска. Родные места, особенно грустно проезжать их, зная, что там дом, семья, друзья. Люди, которым на тебя не похуй, и те, кто искренне делают вид, что это так. Карьера, достижения, все, что я обрел в жизни к своим 28 годам, было поставлено на зеро. Теперь я солдат. Теперь мне надо думать о единственной важной и великой цели: битве за Родину. Битве за Россию. «Подъем и упадок народов зависит от судьбы сражений», – писал дед Юнгер. Ком подкатил к горлу.
Мирная жизнь растворялась по мере того, как мы ехали по ночной трассе М-4. Я решил поспать. Проснулся буквально как в кино. Открыв глаза, я увидел дорожный указатель таможни и название – Луганская Народная Республика. Странно, думал, мы на Бахмут едем, он в ДНР вроде.
– Просыпайся, мы в ЛНР, – толкаю Макса.
Семь утра, в Краснодаре в это время солнце игриво прячется в посадках на полях и иногда бьет в глаза. Так получается, когда едешь по трассе утром. Здесь по-другому. Небо и земля одного серого цвета, утренний туман ограничивает видимость. Невыносимая серость бытия. Едем по поселку какому-то, думаю про себя, что раз едем в автобусах, как на параде, то до войны еще далеко. Проезжаем какую-то разрушенную сгоревшую хату. Позже это станет типичным пейзажем, и я скорее бы удивился целому и невредимому дому, без дырявого от осколков шифера на крыше.
Через некоторое время хаты сменились на хрущевки, какой-то город, на въезде блокпост с российским и советским флагами, бойцы проверяют легковушку. Не могу понять, Луганск это или что? А что, в ЛНР, кроме Луганска, городов нет? Да как же эта серость напрягает, тут «Русская весна» или что вообще? Начинаем ехать по какой-то грунтовке,
