да я просто зашел поздороваться. Ничего такого в виду не имел.
Старик закрыл глаза.
Слышьте, а скажить-ка. Там вон под дальним концом кто-нибудь есть?
Тряпичник посмотрел. За рекой вдоль по длинному проходу из арок к ним лицом лежало дальнее отражение его собственного укрытия. Сходил бы да глянул? предложил он.
А чего б и не сходить, ответил Хэррогейт. Если не занято, будем соседями. Он помахал и принялся обходить мост сбоку. Мы поладим, крикнул он через плечо. Я с кем угодно поладить могу.
Стояла середина дня, когда он перешел реку в город и спустился по крутой тропке в конце моста, цепляясь за заросли мелких акаций, изобиловавшие длинными шипами и почернелыми скворцами, что с визгом вылетали по-над рекой, и кружили, и возвращались. Выбрался на голый фартук глины под мостом. Там в прохладе играла черная детвора. За ними черная и узкая улица. Один ребенок заметил его, и все подняли головы, три мягких темных личика наблюдают.
Здаров, сказал он.
Те недвижно сидели на корточках. Маленькие деревянные грузовики и легковушки, застрявшие на улицах, выровненных отломанной кровельной дранкой. За ними бурый дощатый дом, передний двор – лунный пейзаж глины и угольной пыли, несколько жалких кур присели в теньке. На скамье, подвешенной на цепях к потолку веранды, раскачивался, растянувшись и отдыхая на ней, черный мужчина, да на безветренной жаре парилась на веревке линялая стирка.
Чё эт вы тут все делаете?
Заговорил самый старший. Мы ничего не делаем.
Вы все вон там живете?
Это они признали серьезными кивками.
Хэррогейт огляделся. Прикидывал, что по соседству с черномазыми его уж хотя б не поселят. Он слез вниз по береговому откосу, и вышел на дорогу, и двинулся по реке мимо ряда хибар. Дорога была вся в выбоинах и горбах, а немного погодя ушла в песок и высохшую грязь, а затем и вообще в ничто. Тощая тропка убредала дальше сквозь бурьян, увешанный бумажным сором. Хэррогейт шел за нею следом.
Тропка прорезала прибитые жарой пустыри и залежные земли и проходила под высокой эстакадой, пересекавшей реку. Бродяжья помойка среди старых каменных фундаментов, где у заржавленных жестянок и делювия баночных осколков валялись серые кости. Кольцо почернелых кирпичей да кострище. Хэррогейт побродил там, тыча в разное палкой. Обрывки жженой фольги вспыхивали на солнце голубым и желтым. Выуживая обугленные останки из пепельных наносов. Расплавленное стекло, вновь схватившееся в спиральной чаше кроватной пружины, словно некая стекловидная куколка или разделенный на камеры трубач из южных морей. Он обтер его о рукав от пыли и унес с собой. Поперек дымившейся аллювиали, усеянной отбросами, до слабого вздыманья железнодорожной насыпи и реки за нею.
Вдоль шпал там, где рельсы пересекали ручей, сидел рядок черных рыболовов, ноги их болтались над сочившимися стоками. Они наблюдали, как под ними в устье ручья кренятся поплавки из пробок, и не повернулись, когда он шатко прошел мимо по рельсу, голова отвернута поверх сернистого бздошного смрада, что сочился
