прозябание, – пробил твой час. Оказавшись на руках, куст чуть ли не запищал и неожиданно дыхнул печальным нежным ароматом. Растение явно прижилось в оконной нише, возможно, полагая её прорубленной специально для себя. А мутно-сизый окрас пролёта – как назначенный для контраста фон его цветущему буйству. Куда меня? – трепеща в объятьях, прошептал в ухо цветок. – В хорошие руки, вот увидишь, – тут недалеко, – а здесь ты пропадёшь. При выходе из подъезда лежала, разинув пасть и тяжко вздымая чёрно-белое брюхо, бедная Мурка. Куст мешал наклониться, и молодой человек, не исполнив ритуала поглаживания, перешагнул этот мохнатый шлагбаум на сносях и оказался в наполовину затенённой коробке двора.
– Никак свататься идёшь, студент?
Настасья на скамейке у подворотни лузгала семечки и жмурилась тоже как кошка. Её желтая кофта так точно попадала в колер домовой стены, что казалось, будто на служанке надета одна синяя юбка.
– Разве ж я могу, когда ты всё не замужем, – отозвался молодой человек с сожалением.
– Врёшь, как дышишь. Женихаться идёшь. Иначе зачем шиповник мой попёр. Я его поливаю, поливаю…
– И я поливал.
– Ладно, пущай, бери, коли надо, – разрешила Настасья, сплевывая шелуху, но не под ноги, а культурно – на газетку рядом. – Только скажи: наша сестра или благородная?
Молодой человек поставил куст на скамейку и сказал совсем печально:
– На кладбище иду. Другу девять дней.
Настасья вылупилась на него правым глазом, потом, скрутив набок скуластую свою мордаху, – косым левым.
– Врёшь. Знаю я вас, студентов. Рот для вранья, плечи для рванья.
– Не веришь – поехали со мной.
Захихикала, залоснилась.
– Ты что же – кататься меня зовёшь?
– Зову. Кладбище и могилка – за мой счёт, тебе только ваньку оплатить.
Замедлила хомячью свою грызню.
– Молодой?
– И красивый. Он был титулярный советник, она генеральская дочь. Её выдали за графа. А он застрелился у них под окнами.
– Остался кто?
– Мать-старушка. Ослепла от слёз. Наготу прикрыть нечем. Кстати, Настасья, – задушевно сказал друг покойного, – мне бы цветок тоже того… прикрыть. Завянет по дороге. Бумаги какой обернуть не найдёшь?
– На какое кладбище – Митрофаньевское, что ли?
– На какое же ещё.
– Не дотащишь по такой ужасти. Я до обеда на Царицын луг бегала, думала, дух из меня вон. Потом два часа карпа мороженого на лбу держала. В глазах темно, в ушах – бум! бум! А параду-то нонече и не было.
– Какой ещё парад, по какому случаю?
– Как же, на Самсоньев день завсегда парад и из пушек палят. Наши
