почву и напитывает собою корни растений. Те с благодарностью принимают живительную влагу и в ответ выбрасывают свои соки вверх по стеблю, заставляя заснувшие головки бутонов мгновенно раскрываться и тянуться к солнцу. Мне хотелось вскочить и бежать по поляне, раскинув руки навстречу солнцу, и петь. Петь обо всем, что лежало у меня на сердце. Пусть неумело, неловко, зато честно – так мне хотелось в сладкой мелодии рассказать о первых ростках любви. Но я вынуждена была скрывать свое чувство, прятать его как можно дальше от глаз Мандзю, чтобы не предавать дружбу с Сягэ. Но не значило ли это, что, отказываясь от чувств, я предаю себя? От этих мыслей в горле встал ком, эмоции полыхали в груди и рвали меня изнутри.
Грызя печенье, я украдкой наблюдала за Мандзю. Он спокойно помешивал деревянной ложкой содержимое донабэ, поочередно вылавливая то клецки, то луковицу лилии, и тщательно разглядывал их. Зачерпнув немного бульона, он поднес ложку к носу, вдохнул густой пар и принялся дуть. Мандзю так мило раздувал щеки. Я не удержалась и хихикнула, прикрыв ладонями рот. Он посмотрел на меня, улыбнулся в ответ и протянул ложку:
– Хочешь?
Я отрицательно помотала головой.
– Ну же, попробуй! – настаивал он.
– Лисы не едят горячее. Мы ждем, когда хотя бы немного остынет.
– Так я подую. – Мандзю вернул ложку к своим губам и принялся усиленно дуть.
– Ты так заботишься обо мне… – Я опустила голову, боясь взглянуть на него.
Он замер и повернулся ко мне:
– А почему бы мне не позаботиться об одной хорошей юной лисичке? Нам предстоит провести много времени, охраняя заветный цветок. Будет лучше, если мы будем жить в дружбе и гармонии. – Помолчав немного, он добавил: – К тому же мне нравится заботиться о тебе.
– Почему? – Я не выдержала и заглянула ему в глаза. Они излучали теплый свет, ласку и даже улыбались немного. Но к своей душе Мандзю опять не подпустил меня. Он по-прежнему закрывался от меня. Про себя я молила его открыться мне хоть разочек, чтобы мой дух мог поздороваться с его. Будь я сейчас в теле кицунэ, не удержалась бы и заскулила, протяжно взвыла от переизбытка чувств. Но мать учила меня сдержанности, соблюдению приличий. И я молчала. Но мне так хотелось прикоснуться к душе Мандзю и открыться ему самой.
– Потому что я был создан таким. Любить все живое, помогать, заботиться. Быть братом, другом, отцом, если пожелаешь, – и даже матерью. Я отношусь к тебе как к сестре. Разве я не могу позаботиться о своей двухвостой сестричке? – Говоря это, он убрал ложку от губ и с улыбкой посмотрел на меня.
– А к Сягэ ты тоже относишься как к сестре? – с надеждой спросила я.
Он отвернулся от меня, опустил голову и вздохнул. Плечи Мандзю как-то сразу опустились, он сгорбился. Ложка в его руке задрожала, и бульон был готов пролиться на землю.
– Ты же знаешь, – из голоса Мандзю исчезли краски, – я говорил тебе уже о том, что испытываю к
