мне было лет шесть, папа окончил институт, его взяли на работу инженером на завод, и нам дали комнату побольше в другой коммунальной квартире. Из обстановки новой комнаты особо дорого мне было пианино, на котором мама часто играла. Это пианино мне и приснилось. Она и нас с братом начала учить играть. Пианино было солидное, старое и какое-то иностранное. Оно уже стояло в комнате, когда мы в нее въехали. Вынести его было невозможно, раньше эта комната была больше, как говорила наша соседка Евлампия, «цельная зала», ее разгородили пополам. Большая дверь осталась в другой комнате, а через нашу маленькую пианино было не пронести. У меня к нему сразу возникло уважение и гордость за маму, что она на этом чуде так хорошо играет. Наверное, это пианино повлияло и на меня, потому что мне вначале хотелось просто потрогать его, посидеть за ним, а потом и научиться играть.
Еще в памяти остался ковер над кроватью, на котором висели гитара и шашка отца. Однажды я залезла на кровать и хотела вытащить шашку. В это время вошла мама, она вдруг закричала: «Не трогай, не трогай это!» – и медленно осела на пол. Я очень испугалась. Может быть, поэтому я обратила внимание, что на шашке, да и на гитаре тоже всегда было много пыли, их протирал только папа, а он делал это редко. С ней, этой шашкой, помню еще такое: Остап Семенович, когда мы только въехали, наорал на маму. Назвал ее как-то по-собачьи и добавил «смоленская», тогда я не поняла, что он говорил о Смольном институте. Только позже узнала, что мама была смолянкой, пусть и не доучилась до старших курсов. Мама его наверняка сама бы морально придавила. Но папа был дома, он услышал и выскочил из комнаты с этой самой шашкой наголо. Закричал:
– Я красный командир, да я сейчас тебя, куркуля, недоделанного…
Потом немного отдышался:
– Еще, – говорит, – раз услышу, ты у меня, Петлюра хренова, в ГПУ пойдешь.
Поэтому Остап Семенович хранил с нами нейтралитет.
Мама продолжала давать уроки, на их время меня с братом выставляли в коридор, как и в прежней квартире, да и так мы часто играли там.
Я снова задремала, а когда проснулась, мы уже подъезжали к Москве.
Недалеко от дома в сквере присела на скамейку, огляделась – почти напротив скамейки через дорогу за забором высилось трехэтажное здание школы.
Опять потекли воспоминания. Через год после переезда в новую квартиру я пошла в школу. Появились новые знакомые и друзья. Хотя папа получал хорошую по тем временам зарплату, жили мы все равно бедновато. Нас выручала швейная машинка. В начале тридцатых годов и мальчишки, и девчонки ходили в основном в синих халатах, на ногах резиновые тапочки или парусиновые баретки на резиновой подошве. Мама сама шила нам с братом одежду, перешивала пальто. Мы выглядели аккуратно одетыми, а многие ребята ходили так, как будто на них надели мешок, только дырки прорезали для головы и рук.
Года через полтора в школе начались преобразования, создали комсомольскую
