вот ты и подарил нам наше имя.
– Что ты такое говоришь? – вскричал Букка. – Ты что, хочешь, чтобы этот чужеземец заклеймил наш город тарабарщиной со своего завязанного в узел языка?
– Да, – ответила она, – это же не древний город с древним же названием. Этот город появился здесь только что, как и этот человек. Они одно и то же. Я принимаю это имя. Отныне и вовек это будет Биснага.
– Придет время, – озвучил Букка свою крамольную идею, – и мы больше не будем позволять иностранцам рассказывать нам, кто мы есть.
(Из-за того, что Пампа Кампана оказалась неожиданным образом очарована Доминго Нунишем и его невнятным произношением, во всем тексте своей эпической поэмы она называет “Биснагой” и город, и всю империю, возможно, желая напомнить нам, что, хотя ее труд основан на реальных событиях, воображаемый мир от реальности отделен пропастью. “Биснага” – не часть истории, это часть ее самой. Наконец, поэма – не эссе и не новостной репортаж. Поэтическая реальность и воображение следуют своим собственным законам. Мы так же решили следовать выбранному Пампой Кампаной курсу, а потому город ее мечты, Биснага, поминается и живописуется и здесь. Поступить иначе означало бы предать автора и ее произведение.)
Хотя Пампа Кампана по-прежнему по двадцать часов в день проводила в глубоком трансе шептуньи, ее ставшее очевидным для всех новое чувство к чужеземцу – ее глаза искали его на протяжении того единственного часа, когда были открыты, – стало причиной серьезного придворного недовольства. Новость о любовном увлечении Пампы достигла царственных ушей Хукки Райи I раньше, чем появился сам Нуниш, и вызвала нешуточный гнев. Не подозревавший об этом португалец представился царю с изысканной вежливостью, не забыв упомянуть о своем даре рассказывать истории из путешествий.
– Если вы позволите, – предложил он, – я мог бы развлечь вас несколькими историями.
Хукка пробурчал что-то малоразличимое.
– Может статься, – были его слова, – что этот путешественник представляет для нас больший интерес, чем его побасенки.
Доминго Нуниш не понимал, как ему следует поступить, и в некотором замешательстве стал рассказывать о своих странствиях в землях, где живут каннибалы-антропофаги и люди, у которых голова растет из плеч вниз. Хукка поднял руку, чтобы остановить его.
– Расскажи нам лучше, – велел он, – о людях с неестественно бледными лицами, о белых европейцах, о розовых от пьянства англичанах и об их коварном вероломстве.
Нуниш встревожился.
– Разумеется, – ответил он, – среди европейцев свирепость французов может превзойти только жестокость голландцев. Англичане же пока сильно отстают, но лично я предполагаю – хотя большинство моих соотечественников с этим не согласится, – что в результате они могут оказаться хуже всех вместе взятых, и половина карты мира может окраситься в розовый. Однако мы, португальцы – народ надежный и достойный. И генуэзские купцы, и арабские торговцы, не сговариваясь, расскажут вам
