его тайком, когда мы едем кататься, – запыхавшись, объясняет Далила, пока я осторожно провожу ее мимо потока раскаленного воздуха. – Он всегда немного беспокойный, но сегодня все было совсем иначе. Можно подумать, будто сам дьявол сидел в седле и бил его палкой! Когда он помчал в Запретные пустоши…
У меня глаза лезут на лоб.
– Запретные пустоши?!
– Эй, я говорила его отпустить, и о злых существах, которые там живут, твердила, но она и слушать не стала.
– Ну разумеется. – Прикусываю язык, пока не прокляла собственную сестру при других Щитах. После смерти Афира обидные пересуды затянулись на многие месяцы. И мне совсем не нужно, чтобы люди поняли, будто Амира тоже пошла вразнос, и сочли ее достойной темой для разговора.
Подаю знак курящему конюху, чтобы он привел мою лошадь.
– И ты отпустила ее одну? – поворачиваюсь обратно к Далиле.
– Отпустила? Да Амира меня чуть не убила, вытолкнув из седла, когда я отказалась ехать дальше. И лошадь мою украла!
– Пожалуйста, тише. – Сверкаю непринужденной улыбкой в сторону Щитов, что маршируют мимо.
– Извини. Просто… прошу, спаси ее. Амира сама не своя с тех пор… ну, знаешь.
– Знаю.
Конюх, вернувшись, выводит мою серебристую кобылку, Бадр. Ее шкура сияет в лучах утреннего солнца. Я вспрыгиваю в прохладное седло:
– Возвращайся в школу, Далила. Я верну сестру.
Или погибну сама. Я подбираю поводья и выезжаю за казарменные ворота.
2
Моя лошадь несется галопом по извилистым улочкам Калии, лавируя меж толпами, разодетыми в цветные шелка, меж экипажами, сверкающими медью и золотом. Огромный город – залитый солнцем лабиринт финиковых пальм и минаретов из песчаника, длинных, овеянных прохладой галерей и просторных вилл с зелеными садами на крышах. Но я родилась здесь и выросла, и я знаю его как свои пять пальцев. Я быстро пробираюсь по тихим закоулкам, оставляю золоченые ворота позади, пересекаю луга к западу, где лежат Запретные пустоши.
Спустя почти час езды я поднимаюсь на холм и наконец вижу Амиру, которая несется по бесплодной сухой равнине на гнедой кобыле Далилы. В пыльно-розовом плаще, с трепещущими за спиной прядями каштановых волос, моя пятнадцатилетняя сестра напоминает героиню драматических, мрачных картин маминой любимой художницы, Хадиль Хатры.
И полотно бы называлось «Побег девицы». Я вонзаю пятки в бока Бадр и быстро догоняю сестру.
– Амира!
Она вскидывает голову, бросает на меня взгляд через плечо. На мгновение из-под капюшона плаща грубой ткани показывается полное, раскрасневшееся лицо. Я дома уже две недели, вижу сестру каждый день, но меня по-прежнему поражает, насколько она изменилась с тех пор, как погиб Афир. Под жесткой, сердитой наружностью, в глубине горящих угольно-черных глаз, сестра – увядший цветок.
Она останавливает лошадь, выскальзывает из седла.
– Имани,
