них есть страсть и романтика: «О, эти перчатки, эти перчатки – они вовсе не мои!» Мне непонятен смысл песни, но мне страшно нравится в ней что-то такое!.. Просим вас, англичанин, ещё разок – все четыре куплета.
И он пропел песню в третий раз, все четыре куплета, пока они неторопливо пили, ели и курили, поглядывая друг на друга и покачивая головами в знак одобрения, особенно в некоторых местах: «Как хорошо! Прекрасно!», «Ах, как удачно!», «Восторг!», «Великолепно» – и т. д. и т. д. Ибо, воодушевлённый успехом и стараясь изо всех сил, он превзошёл самого себя, желая подчеркнуть жестами и интонациями весь комизм песенки, невзирая на то, что ни один из его слушателей и понятия не имел, о чём, собственно, он поёт.
Это было очень жалкое зрелище.
И только пропев песенку в четвёртый раз, он наконец догадался, что всё это было шуткой, объектом которой был он сам, и что от роскошного пиршества ему не досталось ни крошки, ни капли.
Старая басня о вороне и лисице! Но надо отдать ему справедливость – он хохотал от души вместе со всеми остальными, как если б сам был в восторге от этой шутки, а когда человек относится к шуткам подобным образом, вскоре над ним перестают смеяться и оставляют в покое раз и навсегда. Это почти столь же выгодно, как и обладать таким же ростом, как Таффи, у которого голубые глаза мгновенно загорались гневом.
Таковы были первые шаги Маленького Билли в той самой студии Карреля, где в дальнейшем он провёл столько счастливых дней и приобрёл множество искренних друзей.
Самый пожилой из «седобородых» не мог бы припомнить более популярного ученика из всех, что учились в студии, ни более приветливого, дружелюбного, весёлого, общительного, чуткого и, безусловно, ни одного более одарённого, чем наш Маленький Билли.
Каррель уделял ему каждый раз по меньшей мере минут пятнадцать и нередко приглашал его к себе, в собственную свою мастерскую. Часто к концу недели у мольберта Маленького Билли собирались студенты, с восхищением наблюдая, как он работает.
– Молодчина этот англичанин! Уж он-то по-настоящему грамотный художник!
Таков был общий приговор, вынесенный Маленькому Билли в студии Карреля, и более лестной похвалы я не могу себе представить.
Несмотря на свой юный возраст (ей было семнадцать или восемнадцать лет), несмотря на своё отзывчивое сердце (такое же, как у Маленького Билли), Трильби отдавала себе очень трезвый и ясный отчёт во всём, что касалось её вкусов, наклонностей или привязанностей. Она прекрасно знала, чего, собственно, ей хочется, и никогда подолгу над этим не раздумывала.
В тот первый свой визит в мастерскую на площади св. Анатоля ей понадобилось всего пять минут, чтобы прийти к выводу, что это самая приятная, милая, неподдельно весёлая мастерская во всём Латинском квартале, да и за его пределами, а обитатели мастерской все вместе и каждый в отдельности пришлись ей по душе более, чем кто бы то ни было из тех, кого она доселе встречала.
Во-первых, они были англичане, а она любила слушать свой родной язык и говорить на нём.
