Не скажи. Есть в нем что-то эдакое.
– Глаза, – напомнил я.
Цокнула языком.
– Все вместе, наверное. И глаза, и попка, и руки нежные.
– Дерево! Дерево!
– Я не знаю, счастлива я или нет. Это что-то другое. Колет где-то и тянет, – она подложила ладонь под грудь и слегка ее вздернула, – Все время не хватает чего-то.
– Пустота, которую надо заполнить. Как будто обвалилась земля, – я вдруг увлекся. Затянула подруга в свои чувства, – Таким – оврагом.
– Ага, – ответила она гортанно.
Влюблена, влюблена, пусть хоть что она мне говорит.
– У него нос с горбинкой. А на кончике такое плоское место, – она провела пальцем себе по носу.
– Дерево! Дерево!
Она выглядела куском сливочного масла, и траурная одежда ей в этом не мешала. Она буквально таяла, плыла – и не могу сказать, что я чувствовал себя на своем месте. Почему всегда стыдно слушать чужие чувства?
– Я чувствую, как падаю. И жарко, и холодно. Так бывает? – она не издевалась, она спрашивала, но ответ мой ей был не нужен. Она вообще не ко мне обращалась. Кто-то где-то ждал ее с ответами, целым букетом, но она не знала где и потому спрашивала всех подряд, кого угодно.
– А ты не боишься, что я про тебя другим расскажу?
– Не боюсь, ты не бойся, – ответила легко и быстро, будто ждала этого вопроса.
Вот и получай теперь.
Верка. Пятое колесо
«…А пришла навеселе.
Верка любила приходить почти готовенькой, чтобы сразу, не отвлекаясь на привыкание, ввинтиться в гулянье с танцами, с визгом и звенящей тишиной где-нибудь на балконе с сигаретой, глядя в бархатную звездную ночь.
– Мальчики, внимание! Я выхожу! – объявила она.
В узкой прихожей со стены на нее посмотрела лохматая рыжая баба, похожая на трансвестита; в углу, на холодильнике топорщился фаллоимитатор, вылепленный из лилового желе.
– Мать, ну, ты вообще, – из комнаты к ней вытек Генка, заметней обычного напоминая экзотического слизняка со своим большим, будто накрашенным, ртом и в маечке такой тесной, что можно пересчитать ребра, – Ты бы еще завтра пришла, – протянул он, – Мы тут сидим все и не знаем, где тебя искать.
– Известно где, – весело ответила Верка, – Под забором. Где ж меня искать? Ну, иди ко мне, моя бусинка, – она потянулась к Гене, мазнула щекой щеку, притворяясь, что целует, и вручила ему бутылку водки, купленную вот только что, по дороге, а еще желтушную астру с клумбы.
– А это что за кикимора? – она осмотрела плакатную бабу.
– Моя любимая женщина, – сообщил Генка, ничуть не обидевшись. В таких компаниях у Верки был особый статус, о котором она с удовольствием пеклась.
Плакат был новым, недавно отпечатанным, а женщина на нем – наверняка, из каких-нибудь стародавних годов. Среди живых женщин кумиров у Генки не заводилось.
– Певица? – спросила
