они-то ценили, все путем. Лондон классный, чувак, славнейший город на свете. Там за полдня повидаешь больше, чем тут за всю свою жизнь. Ты б сам коротенечко смотался туда как-нибудь.
– Я бы да, канеш, – соглашается Март. – Овцы сами за собой, ясное дело, присмотрят. Что ж привело такого столичного парнишку из славнейшего города на белом свете в такую задницу невесть где?
Джонни вздыхает.
– Эти края, чувак, – отвечает он, обаятельно отклоняя голову назад, чтоб глянуть по-над полями на долгий бурый горб гор. – Лучше места не найдешь. Как бы ни был славен большой город, рано или поздно возникает в человеке лютая тяга к дому.
– Так в песнях поется, – соглашается Март.
Кел знает, что Март почти всю свою жизнь на дух не выносит Джонни Редди, и тем не менее наблюдает за ним с живым интересом. Мартов личный бес – скука. Согласно пространным объяснениям Келу, Март считает скуку величайшей для фермера опасностью, куда большей, чем трактора и жижесборники. От скуки ум у человека делается беспокойным, и тогда человек берется лечить себя от беспокойства, вытворяя всякую дурацкую херню. Что б там Март ни думал о Джонни Редди, его возвращение, вполне вероятно, скуку облегчит.
– Есть в старых песнях правда, – говорит Джонни, продолжая созерцать. – Не уедешь – не поймешь. – Вдогонку добавляет: – Да и семью забросил я надолго.
Кел замечает, что с каждой минутой Джонни Редди нравится ему все меньше и меньше. Напоминает себе, что к такому был заранее подготовлен – независимо от того, каким Редди оказался бы в самом деле.
– Ты послушай сюда, я тебе скажу, кто помер, пока ты жуировал, – говорит Март. – Помнишь Лопуха Ганнона? Мелкого парнягу с большими ушами?
– Помню, канеш, – говорит Джонни, возвращаясь с просторов, чтобы уделить обсуждаемому все внимание, какого заслуживает. – Хочешь сказать, не стало его?
– Сердечный инфаркт его хватил, – говорит Март. – Обширный. Сидел на диване, отдыхал немножко и покуривал после воскресного обеда. Хозяйка его только-то и вышла белье развесить, а как вернулась, он уж сидит мертвый напрочь. И папиросина “Мальборо” еще в руке не догорела. Пробудь она с бельем своим на улице подольше, он бы весь дом с собой забрал.
– Ай, грустные вести, – говорит Джонни. – Боже упокой его душу. Славный был человек. – На лице он обустраивает должную смесь скорби и участливости. Будь на нем шляпа, он бы ее к груди прижал.
– Лопух тебя со своей земли гонял разок, – говорит Март, вперяя в Джонни раздумчивый взгляд. – С ревом да воплями, ей-же-ей. Что там была за тема, герой? С хозяйкой его кувыркался или что там вообще творил?
– Ай ладно, – говорит Джонни, подмигивая Марту. – Не позорь меня. Этот вот парень, неровен час, тебе поверит.
– И пускай, если ума достанет, – с достоинством отзывается Март.
Оба смотрят на Кела – впервые за некоторое время.
– Еще как достанет, чтоб треп твой не слушать, –
