мир вокруг аплодировал, а человек жевал под эти аплодисменты, и желтые ошметки у него на губах перемешались с красным.
Ветер стих. Птицы собрались в клин, чтобы улететь далеко-далеко. До следующего года.
Человек стоял и смотрел на Лизу, и впервые она поняла, что он ее заметил. И само это внимание было неприятно.
Это существо.
Оно думало о ней, и Лиза физически чувствовала, как ворочаются его мысли, огромные, древние и жуткие.
Девочка закрыла глаза, а когда открыла – никого уже не было.
– Лиза-а-а! А где птенчик? – подала голос Соня.
– Он улетел, Сонь. На юг. Давай чай пить, скоро мама придет.
Они сидели в сгущающихся сумерках в старом деревянном доме, а мамы все не было.
Тоска
Рассказ
– Глаз ее не видно. Верх лица скрыла огромная черная шляпа, украшенная куриными перьями да сорными цветами. Во дворе при свете дня Оля до смешного походила на ведьму. В этой своей шляпе, в грязном темном платье под горло.
Она и теперь похожа. Только мне уже не смешно.
Долго сижу на холодном полу. О мертвых и не думаю даже. Под крышей сарая висит крюк, на нем грязно-белая кроличья лапка.
– Теперь вспоминай кого-нибудь мертвого.
– Нету у меня никого.
– Вспоминай!
– Да нет у меня никого такого… – повторяю я, а самому становится даже немного стыдно.
– Что? Совсем?
– Собака была… Фрэд. Он уже ста…
– Собака! – Оля громко втягивает воздух, поднимается и начинает ходить туда-сюда. Одно перо со шляпы медленно падает на пол, на чучело, что мы смастерили. – Собака!
– Да что это за игра такая? – говорю я.
Мне холодно без рубашки и неловко быть с Олей наедине, полуголому, в темном сарае. В который уже раз кляну себя за то, что согласился на это.
Моя рубашка лежит на полу. К рукавам ее прилажены перчатки. Ниже – грязные спортивные штаны. Не хватает только головы.
– Я же говорила. Называется «Человечек». Ее бабка моя придумала…
Играть больше не хочется, но я молчу.
Оля копается в ржавых бочках у дальней стены. Достает что-то, хмыкает, бросает обратно. Потом вытягивает длинную светлую ленту.
Подходит ближе, и я вижу, что в руках у нее бинт. Грязный, в темных пятнах. Оля вкладывает его в рубашку так, что кусок торчит из воротника, вроде как позвоночник из обрубленной шеи.
– Это из Желтого дома, – говорит она.
Становится еще холоднее и гаже, будто слизняк ползет по спине.
Желтый дом – это заброшенная больница на въезде в деревню. Ее здесь почти отовсюду видно. Стены желтые, как старые кости, все в трещинах. Внутри все заросло травой и деревьями. Они шевелятся и выглядывают из разбитых окон.
– Ничего себе! – восклицаю я, а у самого во рту пересохло. Больница
