собеседник закивал, а Ваня продолжил:
– Беда в том, что представления о монархии спутаны, как мочала.
Я и сам не большой любитель демократической формы правления и склонен к монархизму, но отдаю себе отчёт, что видов монархии – множество. Есть монархии декоративные, есть монаршьи дворы, ставшие чем-то вроде зоопарка в большом городе, которым принято умиляться, есть честные африканские цари, что едят подданных на завтрак не в переносном, а прямом смысле.
Современный обыватель в это старается не вникать – хороший царь для него что-то вроде барина, что приедет и всех рассудит, но непременно – в его, обывателя, пользу. Поэтому нечто идеальное заключено в образе Александра III: бородатый, похож на медведя, крепок телом и любитель выпить, у страны передышка между потрясениями, викторианская Россия, одним словом…
Тут наш гость как-то занервничал.
– Но, следуя этой картине, мы должны ожидать, что вскоре услышим цокот копыт по Тверской и боярин Михалков, в привычной себе роли государя, проследует для уже настоящей коронации в Успенский собор.
А в этом сразу видна некоторая неловкость.
С неловкости очень сложно начинать доверительное правление. (А в отсутствие оного нет смысла звать кого-то на царство – разве как каторжные герои Достоевского, что делали что-то себе во вред, только ради перемены участи.) К тому же, в условиях равноправных религий, сама идея царской власти сомнительна. Светских царей не бывает. Миропомазание сообщает монарху некоторую долю святости, шутить с этим не стоит. Шутить имеет смысл над собой – над тем смешным и скорбным обстоятельством, что мы не можем, оглядевшись вокруг, назвать имя человека, чей авторитет и строй жизни не показались бы смешными в сочетании с короной из Алмазного фонда.
– Да, – закручинился наш собеседник, – государя императора убили. И Гумилёва расстреляли.
– Так и Мандельштама…
– Мандельштама?! – вскинулся наш гость.
Я никогда не любил этих начётчиков, что прекрасно знают, каким образом кого убили, кто сам умер, а чья жизнь истончилась неведомым образом, и начинают поправлять ошибки.
– С Мандельштамом ничего не понятно, – примирительно сказал я.
– Хорошо, что непонятно, а то я тревожился, – вдруг успокоился гость.
– Так вот, настоящий дом должен быть у моряков, у путешественников – в общем, тех людей, что проводят много времени вдали от него. К примеру – лётчики и моряки. Вот они – настоящие поэты.
– Не всякие моряки, – не согласился Ваня. – Представь себе подводников. Запах немытых тел, тусклый свет ламп и общая печаль. Какие там стихи?
– Ну отчего же? – вступился за жителей глубин человек в пенсне. – Я знавал одного немца-подводника, который писал стихи. Может, если бы он летал на аэроплане или дирижабле, судьба бы его сложилась иначе. Но стихи были настоящие – несмотря на запахи внутри лодки.
– Ну да. Волчья стая Деница?
– Кого?
