герберу. Чуть не забыл сдачу. Подумал, вернулся, купил на сдачу маленький фиолетовый гиацинт в горшочке и вручил продавщице. Ушёл, не заметив, как удивлённо приоткрылись хорошенькие пухлые губки ему вслед.
Ромашов мялся перед казённой железной калиткой. Просто так в детдом было не попасть, нужно звонить в звонок, ждать ответа охранника, ждать, пока тебя сверят со списком, ждать, пока примут решение – пускать или нет… Ждать, ждать и ждать. Эти дома, сотни домов с казёнными железными калитками, были созданы только для одного – для ожидания. Ожидания внутри, ожидания снаружи.
Ромашов позвонил. Где-то там, в глубине обшарпанного грязно-синего хмурого здания, наверняка раздался пронзительный мерзкий звук. Сколько надежды в этом резком неурочном звонке для тех, кто ждёт, ждёт и ждёт…
– Кто? – хрипло ожил динамик неожиданно девичьим голосом. – К кому? По какому вопросу? Назначено?
– Добрый день, – вклинился Ромашов в поток вопросов. – Я к заместителю по воспитательной работе. По вопросу усыновления. Удочерения. То есть по вопросу…
– Понятно. Проходите.
В калитке запищало, и щёлкнул замок.
Ромашов шёл через двор с цветами наперевес, а из-за окон его провожали взгляды. Взгляды постарше и помладше. Заинтересованные и лукавые. Грустные и нарочито нахальные. Эти взгляды так хорошо научились скрывать одинаковую, одну на всех общую боль.
В вестибюле Ромашова встретила охранница. Ромашов не был уверен в этом феминитиве, но ведь не скажешь «охранник» про невысокую полненькую девушку со смешливыми ямочками на щеках. Она, однако, изо всех сил старалась казаться суровой и неприступной.
– Документы, – сурово протянула она неприступную руку.
– Да, пожалуйста, – закопошился Ромашов.
Сотрудница охраны. Да, пожалуй, стоит так про неё сказать, подумал Ромашов, наблюдая, как она записывает его данные в толстый журнал. Так будет и грамотно, и в меру сурово и неприступно.
Сотрудница охраны подняла на него глаза. И Ромашов вдруг увидел в них не скучающее служебное равнодушие, а отражение. Отражение той боли, которая ежедневно бегает, прыгает, прохаживается мимо по вестибюлю туда-сюда в бесплодном ожидании резких внеурочных звонков. Боли постарше и боли помладше. Боли любопытной и нарочито нахальной.
Душа Ромашова дрогнула и, не спросясь самого Ромашова, протянула сотруднице охраны букет из солнечных тюльпанов. Ромашов на минуту задумался, что же он подарит официальному лицу, ну да ладно, сообразим что-нибудь.
– Что это? – изо всех сил хмурясь, сдвинула брови обладательница предательски весёлых ямочек.
– С наступающим, – ответил Ромашов всем сердцем.
И ямочки откликнулись, смутились по-девичьи.
– Спасибо, – она бережно приняла букет. – Проходите, пожалуйста. Вам на второй этаж, в двенадцатый кабинет.
Ромашов двинулся к лестнице.
