великолепия, но все, что Петр мог чувствовать, было ненасытное желание сбежать из этой жизни, омраченной предательством. Над ним в своей комнате лежала Софья Дмитриевна – воплощение грации и стойкости – теперь вся в слезах, которые дождем падали на ее вышитый носовой платок. Ее рыдания слабым эхом разносились по коридорам, когда Александра, сестра Петра и дух-хранитель среди хаоса, пыталась успокоить разбитое сердце ее матери.
«Мама», – нежно прошептала она под причитания Софии. «Ты не должна зацикливаться на том, что потеряно, но беречь то, что осталось».
Однако такие слова не были услышаны; горе обвило Софию своими щупальцами так плотно, что не оставляло места для разума или утешения. Тем временем Лев Николаевич уютно устроился в кресле в том же доме, который он превратил в театр предательства. Мерцающий свет свечей отбрасывал длинные тени на его рябое лицо – лицо, теперь искаженное стыдом и сожалением, – когда он держал стакан водки так, словно это были одновременно щит и меч против осуждения. Его сердце переполнено раскаянием, но он слишком горд, чтобы обратиться к искуплению или примирению. Петр бесцельно брел под скорбно раскачивающимися над головой ветвями; мысли по опасной спирали уносились во тьму – в нем укоренилась идея: возможно, не существует большего освобождения, чем полностью сбежать из этого мира. Его разум скатился к отчаянию, когда он решил найти средства для самостоятельного освобождения от этой семьи, запятнанной обманом. Так судьба свела его с лейтенантом Язовым – товарищем, который носил оружие, – и довольно скоро Петр обнаружил, что сжимает в руке револьвер, достаточно холодный, чтобы вызвать дрожь даже у самых храбрых людей. Но даже когда металл прижался к плоти, сомнения начали оплетать его решимость, подобно виноградным лозам, заглушающим нежные цветы; как он мог бросить тех, кто остался? Возвращаясь домой – с каждым шагом становясь тяжелее, чем раньше, – он внезапно остановился под древним дубом, чьи узловатые ветви нависали над ним, как бдительные часовые, охраняющие давно забытые секреты. Среди суматохи возникла ясность: как можно подумать о том, чтобы оставить своих сородичей? Его мать плакала в одиночестве, в то время как Александра бодрствовала над ее спящим телом – что с ними будет, если он канет в лету? С вновь обретенной решимостью, струящейся по венам, когда-то затуманенным отчаянием, Петр принял решение – не сегодня он отдаст себя в жестокие объятия судьбы! Вместо этого – по наущению некой провиденциальной силы – он решил не возвращать оружие Язову немедленно или подвергать опасности дальнейшее опозорение имени своей семьи. Мысли больше не зацикливались исключительно на мести или отчаянии; вместо этого в нем расцвела незнакомая решимость – защитить тех, кого объединила любовь, несмотря на жало предательства, – выстоять в невзгодах вместе с ними! Так мягко опустился вечер вокруг Петра Белова, когда сумерки окутали сады, оживленные шепотом, отражающим прошлые обиды, – но сегодня вечером они превратились
