сидит в пурпурном халатике и видна куриная нога… это, что сидит, медленно поворачивает голову, растущую на глазах…
…Адам с ужасом смотрит в черное лицо с челюстью-клювом…
…Существо соскальзывает с креслица…
…Лицо Адама дергается, жилы на шее и руках вздуваются. Он валится набок, вздымая тучи пыли, и его тело бьет сильнейшая судорога.
Большеголовое существо подбегает к нему на своих куриных ножках, вскакивает на голову и, завертевшись волчком, ввинчивается в лоб.
Обливаясь потом, с выпученными глазами, Адам орет. – О, ты! Я – твой! Я только твой! Несказанная! Ничей больше! Больно, Несказанная! Пуст…
Он внезапно затихает, словно подавившись.
Очнувшись, Адам отряхивается от пыли, достает из рюкзака хлеб, колбасу, кладет около пустого кресла и выходит.
Он обходит плантацию и попадает на еле заметную тропу, которая выводит его к лужку у трех распадков.
…Адам идет по гребню холма, принюхиваясь к ветру. Почувствовав едва уловимый запах, останавливается. Ветер крепчает, наполняется благоуханиями. Адам вдыхает его полной грудью и идет вниз, к реке.
…На берегу валяется старое байдарочное весло, два бревна. Он сдирает несколько лиан, связывает бревна в подобие плота и, оттолкнувшись от берега, плывет.
Река медленно влечет ненадежное судно. Адам, балансируя веслом, стоит на плоту и вглядывается в прибрежный лес.
Когда солнце, садясь, вызолотило верхушки сопок, он замечает в глубине прибрежного леса круглую фанзу с плетеным забором вокруг, коз, пасущихся рядом.
Присев на колено, он гребет к берегу.
Тряпичный полог фанзы откидывается и оттуда выходит меднолицый старик с монгольским лицом. Он глядит в Адама глазами-щелками, жует губами и жестом приглашает внутрь.
Плошка, чадящая на стене, еле разгоняет сумрак. Посредине фанзы стоит тренога с чугунком.
Старик усаживается на сиденье, наподобие лавки, вкруговую опоясывающем фанзу, кивает Адаму садиться рядом и раскуривает трубку. Сделав несколько затяжек, он говорит:
– Человек. Давно человек здеся не видел. А он когда-нибудь да появится. Кудай ему деться! Земля хоть большой, но не так чтобы очень.
Адам слушает, но говорить не может.
Старик протягивает ему трубку. – На – оживись.
Адам затягивается раз, другой и дурманящий дым, в котором сосредеточены вытяжки всех мыслимых и немыслимых растений, погружает его в розовый туман, и тут же голова делается ясной, а уста размыкаются.
Он эйфорически улыбается и, влюбленно заглянув в стариковские глаза, протягивает ему трубку.
– А где же я нахожусь? И кто вы такой, дедушка?
– Да неуж-то не узнал? – старик отвечает уже и голосом другим и акцента восточного
