мы оба не знаем, как себя вести, мы ведь в масках не оттого, что держимся за определенный стиль отношений (их практически нет), а потому, что нас не объединяет ничто внешнее. Мы из разных миров, образно говоря, и в этом величайший дар, которым, даст Бог, мы сумеем воспользоваться.
Наша связь может строиться только за счет чего-то внутреннего, единства душ, сказал бы Пушкин. Именно поэтому, как мне кажется, возможность поддерживать отношения в состоянии «свеча на ветру» – благо. Мы ничего не упустим из того, что возможно получить.
В обычной ситуации человек слишком нетерпелив. В однозначности своих устремлений он больше напоминает лошадь с шорами на глазах, изнуренно бегущую к финишу ради охапки сена, не замечая свежей травы на обочине.
Письма более приемлемы, чем телефон, в этом случае. Бумаге мы легче доверяемся. Именно благодаря письмам мы узнаем друг друга по-настоящему, начинаем доверять и понимать. Хотя, конечно, телефон – отличная штука, но все-таки, я думаю, каждый из нас чувствует некоторую неискренность, наигранность в этих разговорах. Это не страшно. Отношения, все равно, невзирая на темпы, развиваются. Все труднее удерживаться на уровне вопросов «Как дела?» или разговоров по схеме: я – вопрос, ты – ответ, я – вывод, ты – «может быть».
Письма доставляют мне большую радость. К тому же, в них ты чувствуешь себя свободнее, а раскованность рождает столь ценные искренность и естественность.
Мое отношение к письмам меняется. Я перестаю писать «романы», добиваясь красоты стиля и законченности изложения. Вообще, порой, не слежу за внешней стороной. Наконец-то это становится похоже на диалог. Я впервые, наверное, написал именно ответ конкретно тебе, а не какому-то абстрактному адресату.
Не будем корить обстоятельства за ограниченные возможности личных встреч (если очень серьезно и строго – мы к ним еще не готовы, но это если…), а порадуемся подаренному нам шансу развивать эти недоступные для большинства отношения.
До свидания. Михаил Чацкий».
В памяти Аделины всплывали ответные письма с ее собственными выстраданными мыслями, которыми она пыталась противостоять напору Миши, оказавшемуся опытным в переписке. Шли и шли по почте пухлые конверты с его письмами по семь, десять листов. Юная Аделина впервые ощущала странный отрыв от реальности. Она находилась в чистом мире фантазий, в котором сплетались, перепутывались ее робкие мечты и Мишина тщательно зашифрованная страсть. Так казалось сначала. Страсть к девочке-школьнице, наверное, выбивала его из колеи, мучила сомнениями. Он вынужден был сублимировать все это в витиеватые философствования. А Аделина вступала в этот танец в ведомой позиции, копируя и подражая. Но все больше втягиваясь и распаляясь. Эпистолярное танго длилось и длилось. Но ни к чему не приводило. Оно осталось в памяти само по себе, оторванное от жизни. Как новый вид искусства, в котором можно воплощать не реализуемое чувство.
Аделина
