Посмотри, как блестит на солнце его кожа. Он чисто Ганнибал, что потрясал когда-то Рим!
– Ганнибал был финикийцем, а не черной обезьяной, вчера спрыгнувшей с пальмы, – наставительно сказала первая.
Ромей с насмешкой внимал их спору. Потом щелкнул перстами, подзывая хозяина. Ткнул перстом в меня и темнокожего мавра, затем подумав, еще в одного раба из недавно прибывших.
● ● ●
Белоснежная вилла, окруженная диковинным садом. Деревья и цветы которых я никогда не зрел в своей «варварской» ойкумене, как называют земли Дажьбожих внуков ромеи. Кругом фонтаны и мраморные статуи, тропинки, посыпанные золотистым песком. А мне – снова цепь, надетая на ось огромного поливочного колеса. Я верчу его еще с одним рабом – старым, почти забывшим свой язык германцем. Мы вертим колесо и в холод, и в зной, с утра до вечера. И только краткий дождь дает нам небольшой перерыв.
Германец болен. Он все чаще задыхается. На губах появляются кровавые пузыри и он, хрипя как загнанный конь начинает отплевывать сгустки крови. Когда-то, судя по росту он был могучим воином, ныне – кожа да кости. Когда начинается приступ он наваливается на деревянную рукоятку и я, надрывая силы тащу еще и его. Кашель и хрипы переходят в стон, германец сплевывает кровью, как будто по частям выплевывает свою жизнь. Однажды он упал, изо рта на подбородок сползла алая струйка и застыла багровой каплей на впадине меж ключицами. Я бросился к нему. Он шептал какие-то непонятные мне слова, видно молился своим Богам. Из-под дряблых век выкатилась слеза, медленно поползла по щеке. Затем он что-то выкрикнул и взгляд его на мгновенье стал пронзительным и страшным, как будто сей полумертвец хотел им поразить обступивших его надсмотрщиков и слуг хозяина. Тело раба изогнулось, дрожь пробежала по членам, и он затих. Серые глаза невидяще уставились в синее ромейское небо.
Боль обожгла спину. Надсмотрщик зло крикнул: «Работать, скот!»
– Я уже разумею ромейскую брань.
Двое слуг оттащили германца за ноги. Когда его волокли по желтому песку, голова на худой шее болталась из стороны в сторону, как будто мертвец укоризненно качал ею, не соглашаясь с таким обращением.
Я верчу колесо теперь один. Сие выгодно. Раньше его вертело четыре раба, теперь – только я. Меня хорошо кормят, чтоб не ослабел, приносят шерстяную накидку. Зачем? Я уже не чувствую ни холода, ни жары. Мысли все чаще ускользают от меня. Текут дни, седмицы, месяца, времена года. Я верчу колесо.
• • •
Хозяин мой – Маркус Сервий, редко бывает на вилле. Зато жена его – Валента, все чаще останавливается напротив меня и смотрит долгим томным взглядом. Меня начинают кормить диковинными южными плодами. Иногда хозяйка издалека сама кидает мне ветку винной ягоды. Я опускаю голову под долгим взглядом ромейки и продолжаю вертеть колесо. С каждым днем она подходит все ближе, начинает заговаривать со мной. Голос у нее мягкий, словно мех соболя и переливчатый как журчание ручья. Я уже разумею многие ромейские
