подобна стеклу,Ракушка – дальней звезде.
Всё, что запомнил, покинь.
Весь мир – словно выдох единый,
Где, открывая твой слух,
Сокол над полем блестел…
Отелло
О город – лейтмотив
Крушения любви,
Где, ноги промочив
По щиколку в крови,
Я тенью прохожу
По площади немой,
И, не смолчав, дрожу
На звёзд вопрос прямой!..
Венеция! Я сном,
Ошибкой завлечён
В твой бесприютный дом,
Как сокрушённый чёлн.
Я только синь и хлеб
Хотел найти в тебе,
Но стал узлом судеб
В хрупчайшей той судьбе…
Во тьме велик душой,
А днём неуловим, –
О, сколько я, чужой,
Свершил, чтоб стать твоим!
Рукою чёрной – в явь
Из всех тянулся снов…
Но ты себе оставь
Кровавый мой улов!
Школа
Я много раз пытался стать другим,
И всё ж не одолел себя ни в чём.
Но дерево – великое, как гимн, –
Зарю склоняло над моим плечом.
Оно учило скорби и хвале,
Как дирижёр, покачивалась ветвь.
И я ни в чём себя не одолел –
Но в лучшей школе научился петь.
И с изумленьем вижу: я пою,
Меня встречает облака поклон,
Как грешника прощённого – в раю,
Над целым государством грозных крон!..
Сын Ивана Грозного
Тоска возвышалась над ним, словно город,
Пехотою слуха осаждена
И конницей зренья штурмуема.
Но выкрик жезла был, как молния, короток –
И новая жизнь налегла, ледяная,
И больше слова ни к чему ему.
Так смерть подошла – ледяною Москвою,
Огромными башнями будущих эр,
Висящими вслух над соборами, –
Москвой, на столетья прохваченной хворью –
Насквозь. Как отцовский тот, пепельно-серый,
Взгляд, что водой голубой ему
Струился сыздетства…
Но голос сожжён до конца,
Наследное выбрав имение
В том теле: он тёзка безумца-отца,
И в смерти безумен не менее…
Строфы в забытьи
Небо спустилось в сожжённый дом,
Точно ища потерю.
Разум-слепец горьким стыдом
Вспять по остывшему пеплу ведом,
Полный тоски и неверья.
– Всё позабыто, кроме тебя,
Твой только голос помню.
Смерть высылает конвой, торопя,
Сыплется грусти январской крупа,
Беженцев движутся сонмы…
Слышу замолкнувший голос твой,
Вижу большие крылья:
Выкрики ветра, звон листовой…
Где-то тоска зарастает травой,
Луч золотится пылью…
