это подрывало политически мотивированные инициативы по достижению крупных изменений в торговых отношениях с соседями и, тем более, непосредственное использование этих отношений в качестве инструмента советской дипломатии. Редкие попытки Политбюро примирить соображения политической тактики и потребности хозяйственных ведомств в рамках позитивной программы экономических сношений с отдельными странами оказывались иллюзорны[352].
Для характеристики соотношения дипломатии и торговли (точнее, отсутствия координации между ними) особенно показательны взаимоотношения СССР с Польшей. На протяжении 1929–1934 гг. в торговле с нею Советский Союз имел пассивное сальдо, причем весьма значительное – как в абсолютных цифрах, так и по его удельному весу в двустороннем обороте (по разным данным, он составлял от 40 % до 60 %)[353]. Из года в год соглашаясь с перекосом двустороннего торгового баланса, советское руководство не получало от этого никаких осязаемых выгод в области политических взаимоотношений с главной соперницей СССР в Восточной Европе (не считая неустойчивого влияния советских заказов на настроения части предпринимательских кругов Польши). Нами не обнаружено и указаний на то, что Политбюро ЦК ВКП(б) или советские органы, причастные к определению задач внешнеэкономической деятельности, преследовали при этом конкретные политические цели. Когда хозяйственная конъюнктура ставила в порядок дня возможность получения побочных политических дивидендов, московские руководящие инстанции терялись перед лицом всевозможных дилемм – внутриэкономического, политико-дипломатического и иного свойства. Так, анализ рыночной конъюнктуры в 1929 г. побудил торгпреда Н.В. Попова («одного из авторитетнейших наших хозяйственников») предложить наркомторгу разместить в Польше заказ текстильным предприятиям на один миллион долларов[354]. Даже на Кузнецком мосту эта идея вызвала сомнения. «С одной стороны, наш заказ лодзинской промышленности при ее тяжелом положении увеличивал бы заинтересованность этой промышленности в развитии мирных и добрососедских отношений с СССР, – размышлял Б.С. Стомоняков. – С другой стороны, однако, мы вряд ли заинтересованы в смягчении экономического кризиса в Польше в настоящее время»[355]. Потребовалось состояние крайней озабоченности возможностью срастания внутреннего кризиса в СССР с польским вмешательством, чтобы, следуя общей тенденции решений Политбюро по Польше в первой половине 1930 г., НКИД настоял, а член Политбюро и нарком торговли Микоян согласился «попытаться использовать» заказы на 3–5 млн. рублей «для улучшения отношений с Польшей». Речь шла об увязывании уже отпущенных НКТ сумм с потребностью в ходе варшавских переговоров о заказах, вызвать у их получателей «убеждение, что скорое заключение торгового договора обеспечило польской металлургической и металлообрабатывающей промышленности длительные крупные заказы»[356]. Вопреки договоренности двух
Симптоматична неудача программы, намеченной в постановлении Политбюро «О торговле с Польшей» от 15.1.1931.
В 1929–1934 гг., по советским данным, оно составило 65,5 млн. рублей в текущих ценах (215 млн. рублей по курсу рубля 1950 г.), по польским данным – 366 млн. злотых (РГАЭ. Ф. 413. Оп. 13. Д. 538. Л. 14).
Письмо Н.В. Попова А.И. Микояну, Л.М. Хинчуку, Я.С. Ганецкому, 11.11.1929 (копия). – АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 13. П. 146. Д. 20. Л. 76.
Письмо Б.С. Стомонякова Д.В. Богомолову, 20.11.1929. – Там же. П. 144. Д. 2. Л. 132. Дело кончилось ничем (в 1930 г. СССР закупил в Польше текстильных товаров на 73 тыс. рублей).
Любопытно, что рассуждая о «большом политическом значении» договора с Катовицким комбинатом на поставку им железа на 40 млн. злотых, и.о. члена Коллегии НКИД признавал, что его заключение явилось для этого ведомства «некоторой неожиданностью». Более того, полпредству предписывалось «не увязывать этих новых фактов в наших экономических взаимоотношениях с вопросом торгового договора», хотя его заключение, по мнению НКИД, «было бы большим плюсом для нас и с экономической, и политической точек зрения». (См.: Письмо К.К. Юренева Д.В. Богомолову, 12.10.1929. – Там же. Л. 121–120; Письмо К.К. Юренева Д.В. Богомолову, 19.10.1929. – Там же. Л. 123; Письмо Б.С. Стомонякова Д.В. Богомолову, 2.3.1929. – Там же. Л. 37).
Письмо Б.С. Стомонякова В.А. Антонову-Овсеенко, 7.6.1930. – Там же. Оп. 14. П. 149. Д. 2. Л. 49–48.
