от процесса «здесь и сейчас» как раз могут быть целительны. Творчество для меня – не жреческое искусство, а прикладное, не борьба за власть и установление места в иерархии, а личный способ освоения мира. Я пережила свое «мне есть что сказать миру» до стадии «миру есть что сказать мне».
Есть автор, есть жизнь автора в тексте, есть авторская легенда. Три ипостаси, порой не пересекающиеся до крайности. Творец здесь автор, как сущность реального мира, обладающая физической возможностью к действию, к творению; живущий в тексте – дух, одухотворяющее начало; и легенда – побочное дитя тех двоих. Законное дитя, лелеемое, конечно же – текст, но иногда бастард выстесняет признанного наследника. До известной степени автор всегда формирует себя как персонаж – в своих контактах со внешним миром, в транслируемом наружу образе. Но есть моменты, когда персонаж одолевает человека в авторе. И тут важно не промахнуться. Нить Ариадны ведет к Минотавру, но не выводит на свет, легенда приводит к смерти.
Что общего у Эрнеста Хемингуэя, Ромена Гари и Хантера Томпсона, кроме точки, поставленной ими в финале? Легенда тащит писателя за волосы, словно Афина – Ахилла, обреченного на битву, до Тарпейской скалы, где разжимает хватку над пропастью, когда история рассказана до конца. Рассказчик не имеет возможности замолчать, пока жив, но ставит точку там, где она уместна именно по сюжету его личной легенды.
Надо понимать, что автор сам себе отменнейший крысолов. Мы слишком хотим нравиться всем, нравиться себе до самой последней строчки. Маниакальная потребность следовать легенде может быть сломлена только живейшим инстинктом самосохранения, чтобы с рельсов той самой легенды соскочить до столкновения поезда со стеной. И мертвому поэту я определенно препочту живого человека – и как поэт, и, тем паче, как человек, как женщина.
Я не жила внутри легенды, я сознательно балансирую на грани, потому что очень легко переступить и не вернуться с этого спектакля домой, когда именно над тобой опустят занавес – пусть Гамлета поднимут на помост, как воина, четыре капитана – и занавес станет тебе вместо покрывающих тело знамен; но мне представляется, что писатель ставит точку не на листе, а на виске первоочередно в том случае, когда больше не имеет сил следовать образу самого себя, который сам же многолетне и создавал; продолжать вести жизнь в том качестве, к которому привык. Прежде было принято стреляться от банкотства физического, сейчас все чаще мы имеем дело с банкротством духовным. Оно и непишущих настигает прекрасно, но пишущий с особым вкусом осознает, когда история рассказана до конца. Если есть у него костыли, подпорки, для всякого нормального человека – не для писателя – составляющие естественный смысл жизни, как то семья, дети, теплые близкие отношения, кот, наконец, которого стыдно бросить в одиночестве – у писателя есть шанс. Если же слово составляло для него единственную настоящую ценность, то уход легенды, темы жизни
