сняли с завотделом, или, говоря языком жестов, дали ей пинка под зад. Она сделалась обыкновенным обозревателем, без всякой власти над простыми смертными. Насильственные чары ее кончились, желтые глаза больше никого не пугали.
Это событие весь отдел праздновал шумнее, чем итальянцы – приход Баббо Натале.
На радостях газетный народ вышел в коридор и с гиканьем стал бросать в воздух ненужные предметы: телефоны, стулья и готовые к верстке статьи. Все обнимались и целовались. Паче всего обнимали и целовали литературного обозревателя Ольгу Морозову, которую теперь сделали завотделом. Сама Морозова немного стеснялась радоваться: в конце коридора немым упреком мерцала траурная фигура Рваки. Но остальные ликовали неприкрыто.
– Рвака с возу – кобыле легче, – на всю редакцию заявил Болелов.
Рвака не вынесла такого поругания и ушла под лестницу, к лифту. Пока весь отдел праздновал, она стояла там в длинной белой кофте и ужасно смахивала на привидение. Всякого, кто поднимался в редакцию, Марина Ивановна брала за грудки и говорила трагическим шепотом:
– Друг мой, меня разжаловали!
Реакция была разной: от «Слава Богу!» до «Давно пора!» Но Рвака ничего не слушала, она исходила горечью.
– Такой удар, – говорила она, – после стольких лет беззаветного служения литературе и искусству…
Сослепу она так же схватила за грудки идущего мимо Болелова. Тот засмеялся здоровым лошадиным смехом и посоветовал ей обратиться с жалобой на Парнас.
Рвака вернулась обратно в редакцию и некоторое время маячила в коридоре. Вид у нее был такой, будто она пришла приложиться к собственным поруганным мощам. Но, поскольку никто на нее внимания не обращал, она, наконец, на цыпочках зашла в свой бывший кабинет.
Внутри с видом озабоченности на лице сидела новая заведующая – Морозова. Рвака, склонив голову, некоторое время ее разглядывала. Морозова была возмутительно, преступно молода – всего тридцати пяти лет от роду.
– Позвольте, Ольга Феликсовна, мне забрать мою коллекцию минералов, – горестно произнесла Рвака.
Морозова удивилась – журналисты все обращались друг к другу на «ты». Исключение в редакции делали только для Рваки – за почтенный возраст, и для Хрустального, который и журналистом-то никогда не был.
– Конечно, Марина Ивановна, – развела руками Морозова. – О чем речь, коллекция ваша, вы хозяйка, распоряжайтесь ей, как хотите.
– Да, – сказала Рвака, собирая средних размеров булыжники со шкафа. – Однако не все так думают… Во время штурма 1991 года этот юный нахал Болелов напился горячительных напитков и бросался моей коллекцией из окна.
– В кого бросался? – с интересом спросила Морозова.
– В омоновцев, надо полагать. Нас же хотели штурмовать…
– Ну, вот видите, Марина Ивановна, ваша коллекция пошла на благое дело укрепления демократии, –
