Фаррен? – едва слышный голос Греты вывел разум из пучины воспоминаний. – Что случилось? При каких… обстоятельствах…
Горничная в ужасе указала на кровавое пятно и на отчасти зажившие руки. На лице читалась молчаливая мольба. Грета не хотела верить в то, что пришло на ум. Она хотела услышать что-то оправдывающее весь бардак, но я лишь удрученно покачал головой.
«Как описать горничной, что я казнил беззащитную гармонистку? Грета меня никогда не поймёт, даже если узнает всю правду…»
Я встретился взглядом с простой служанкой, что всю жизнь знала только размеренный распорядок столичного поместья. Разум понимал, что Грета никогда не смогла бы постичь глубину бездны человеческих страданий.
«Милые котята, как она, обязаны радовать людей и только. Я не заставлю служанку переживать по пустякам».
Пришлось отвернуться. Но вдруг я почувствовал, как по щекам стекают слезы – отголоски трагедии, где пистолетный выстрел сыграл главную роль. Тело рефлекторно глухо вздохнуло. Я вытер то, что осталось на щеках, встал с кровати и по-военному вытянулся. Тяжёлая боль настигла мышцы. Повернувшись к Грете, я сказал:
– Выйдите! И никогда больше не заходите в мою спальню без разрешения. Как только я уйду приступите к уборке, – глаза сами закрылись от стыда.
Грета съежилась. Она была ошарашена ледяным тоном. Я никогда не позволял себе так грубо обращаться со слугами, но тогда что-то внутри меня изменилось. Грета опустила взгляд, постаралась сделать реверанс и спешно удалилась из спальни.
Выбитая дверь всё также лежала на полу.
Я проводил девушку взглядом, а затем подошел к дубовому шкафу и принялся одеваться с методичностью человека, для которого армейская выправка стала второй натурой. Идеально отглаженный мундир, начищенные до блеска сапоги – ни одной помарки, ни единого изъяна.
«Хорошо, что я встретил полицию в повседневной одежде… Не замарал пиджак».
За окнами разразился новый день, но мне никуда было спешить. Я прошел к маленькому столику, что был уставлен драгоценными безделушками, и положил талисман. Тоска по далёкому прошлому одолела озлобленную душу. С явной грустью, что мешалась с решимостью, я потянулся за позолоченной шкатулкой и извлек оттуда пачку сигар. Я не курил, но в тот день хотелось хоть чем-то прижечь душевную рану, поэтому я чиркнул спичкой и вдохнул ароматный дым.
«Можно же позволить себе одну-единственную минутку слабости…»
Я прошёл через выбитую дверь, спустился с сигарой вниз и увидел, как высокие окна заливали столовую теплым сиянием. Ветерок шевелил тяжелые бархатные шторы и доносил из сада сладкий аромат сирени. После небольшой передышки я оставил сигару в гостевой пепельнице, отмыл руки от крови и посмотрел на часы.
«Семь тридцать утра. Пора завтракать».
Я зашёл на кухню, сел за массивный дубовый стол и придирчиво оглядел серебряные приборы. Кухарка Фреда уже прибыла в
