только ей. Никто не мог помешать или навредить ей.
Однако у писательства была еще одна едва уловимая польза, которую Вирджиния обнаружила, когда вместе с Джорджем Даквортом попала в лондонское общество. Вечера, танцы, светские рауты, на которых настаивал Джордж, – все это представляло собой испытание, которое навязывали Вирджинии, но сколько бы ни «морщилась», она «подчинялась», вечно чувствуя себя «аутсайдером». И все же у нее был «добрый друг», писала она в 1940 году, «добрый друг, который все еще со мной, поддерживал меня, – это ощущение зрелища; отдельное от остальных чувство, будто я вижу то, что пригодится мне позже; даже стоя там, я могла подбирать слова для сцены»18. Пока у нее была возможность оставаться наедине с пером и бумагой, она могла пережить терзания, ужас и унижение. Вирджиния всегда оставалась наблюдательной и превращала свои наблюдения материал для художественной прозы. Слова являлись ее защитой от всего, что причиняло боль.
Эти эстетические преобразования, начавшиеся по меньшей мере в 1907 году, по-видимому, стали глубочайшим и наиболее настойчивым мотивом для творчества. Действительно, если взглянуть на все ее творчество Вирджинии за пятьдесят девять лет, можно обнаружить, что периоды наибольшего стресса являлись одновременно и периодами наибольшей продуктивности. Чем сильнее становилась боль, тем выше Вирджиния взмывала в воздушные просторы воображения. То, что она написала в романе «На маяк» о художнице Лили Бриско, Вирджиния могла бы сказать и о самой себе, – что «кисть (или перо) – единственно надежная вещь в мире раздоров, разрушения, хаоса». И божественная сила, которую она ощущала как писательница, прекрасно воплощена в другом отрывке из этого романа, когда Нэнси Рэмзи склонилась над заводью: «Замечтавшись, она преображала заводь в бескрайное море, пескарей превращала в акул и китов и, держа ладонь против солнца, окутывала тучами весь свой крошечный мир, как сам Господь Бог…»19.
Однако этому образу противостоял куда более мрачный и в то же время стойкий образ тщетности и беспомощности. Она пронесла его с собой через всю жизнь. Его можно найти в заметках к черновикам «Пойнц-холла»: «Разве я не обременена? Последний маленький ослик в длинном караване, пересекающем пустыню? Нагруженный тюками, туго перевязанными ремешками? Моими воспоминаниями, моей ношей. Тем, что прошлое возложило на мою спину; мол, маленький ослик, встань на колени. Наполни свои корзины. А потом поднимись, ослик, и иди своей дорогой, обремененный мусором, имуществом, пылью и драгоценностями, пока на пятках не натрутся мозоли, а копыта не треснут… Таково было бремя, возложенное на меня при рождении…?»
Все, что писала Вирджиния, содержало этот контраст между «Господом Богом» и неким эквивалентом беспомощного «маленького ослика». Это отражало ее восприятие мира как разрозненного и конфликтного, «то и дело готового накинуться из-за угла»
См. ВВ «Моменты бытия», глава «Зарисовка прошлого». В романе «Волны» (в пер. Е. Суриц) ВВ через Роду дает нам более четкое представления об этих испытаниях:
См. ВВ «На маяк» (в пер. Е. Суриц).
