довольно, чтобы лодку начали брать штурмом. Каким-то чудесным образом и мы трое оказываемся в ней, со всех сторон стиснутые такими же спешащими огородниками. Лодка оседает все ниже и ниже, и вот уже нет никакой возможности принять на борт хотя бы одного человечка, а желающие все лезут, как-то умудряясь протиснуться между ведрами, лейками, узлами и лопатами, тяпками и граблями.
– Все. Хорош. Мать вашу… – орет хозяин, которого все равно никто не слушает. Ему с силой приходится стаскивать с рундука лишних пассажиров. В лодке шум и ругань. – Куда ж ты своей лейкой тычешь мне в живот? Я те грядка, что ли?
– А ты сдвинь его в сторону. Всем ехать надоть,
– Это живот-то сдвинуть? Ну сказанула… Чего ж тебе это [битая ссылка] стул, что ли. Убери, говорю, лейку!
– Куды ж мне ее?
– А хоть куды…
– Гляди-ко, расселась. Ишь, цаца! Небось потерпишь чуток. Я твои ведра на своих ногах терплю…
– Эй, отец, ты узел-то убери с моей головы.
– Гляди-ко, и впрямь голова. А я думаю, чего-то мне тут мешает? Извиняй, сынок, не углядел.
– Граждане, чуток сдвиньтесь, мальчонку надо посадить.
– Ну куда, куда лезете? Сказано ж, нет места более. И так лодка перегружена… Утопнуть хочите?
– Давай, милок. Давай отчаливай скорее. Солнышко эвон где!
Но тут оказывается, что лодка, загруженная людьми и скарбом, так плотно села днищем на песок, что столкнуть одному ее нет никакой возможности. Двое-трое мужчин из числа пассажиров вновь выскакивают в воду и под дружное: – «И раз, и два-а-а… И еще, и наддай…» – наконец, сталкивают ее на глубину.
Хозяин пробирается чуть ли не по головам на свое место к мотору и, дернув заранее накрученный на маховик ремень, пытается завести мотор. Тот «чихает» раз, другой и затихает. Ремень снова накручивается, и снова – дерг, и снова – чих. Начинается великое дерганье и чиханье, перемежаемое не очень печатными фразами хозяина, которыми он вспоминает всех своих родственников до седьмого колена, и посылает этот упрямый мотор много дальше того места, куда можно дойти пешком.
Наконец, очередной раз чихнув, мотор неожиданно взрывается дробным стрекетом, и лодка, вся дрожа мелкой дрожью, чуть не черпая бортом воду, берет курс на Зеленый.
Шлепая носом по волне, она поднимает тучи брызг, которые обильно окатывают сидящих. Женщины взвизгивают и смеются. Забыты скандалы, и все неурядицы позади. Всегда находится в лодке самый активный или активная, которые громко объявляют:
– Ну, бабоньки, передавайте.
И все уже знают, что это значит. Из рук в руки в сторону рулевого передают по пятьдесят копеек старыми с человека за перевозку. Рулевой невозмутимо принимает собранную мелочь и, не считая, горстями отправляет ее в боковой карман обычно драного, всего в масляных пятнах пиджака.
Лодка же
