паломника монашеское слово-приговор: «искушение!» Но на этот же «приговор» всякий мог нарваться, если спрашивал у сестры Марии то, чего не надо было спрашивать, а исполнять без всяких вопросов. Помню, как влетело от сестры Марии двум на вид интеллигентным девушкам-москвичкам, которые расположились поверх своих заправленных кроватей и о чём-то оживлённо болтали. В считанные минуты от щедрой на правду сестры Марии они узнали, как нужно вести себя в гостях, тем более в монастыре, как следует уважать труд других людей и то, за какие пробелы в воспитании этих девушек-паломниц понесут наказание их родители…
Не скажу, что форма, в которой сестра Мария преподавала уроки христианского воспитания паломникам, была мне по душе, но вместе с тем внутри я не мог не согласиться с тем, что, по сути, она была права, говоря правду о недостатках нашего семейного воспитания. А ведь от этого воспитания в семье, оказывается, напрямую зависят результаты духовных усилий христиан, будь то в миру или в монастыре. Позже я с восторгом неофита прочитал в «Добротолюбии» у аввы Исаии наставления новоначальным инокам о том, как надо вести себя за столом, в пути, по отношению к старшим и младшим своим собратьям, то есть всё то, что должны были воспитать в них родители. Таким образом, авва на первых порах обучения иноческой жизни своих питомцев был им вместо матери, уча их не тонкостям аскетической жизни, что было бы для них преждевременно, а воспитывая в них, словом и личным примером начала «естественных добродетелей». Правда и то, что сам дух наставлений у аввы Исаии был сродни духу воспитания своих чад самой что ни на есть любящей матерью.
До вечера описываемого первого дня пребывания в обители мы были предоставлены самим себе и могли морально подготовиться к вечерней службе. Как мы и надеялись, вечерняя служба, а это было Великое повечерие с чтением Великого канона преподобного Андрея Критского, была значительно короче утренней службы, но самое большое впечатление нас ожидало после упомянутой вечерней службы: это был монашеский постриг.
Постриг начался почти сразу, едва окончилась вечерняя служба. Внешне никаких заметных перемен: всё тот же полумрак, в котором подрагивал живой огонёк в лампадках, да на клиросах всё те же, что и на службе, несколько одиноко горящих светильников. Однако этот полумрак не мог скрыть той еле уловимой перемены, которая воцарилась в храме, едва закончилась вечерняя служба и должен был начаться постриг. Эта перемена касалась настроения сестёр: от сосредоточенно-покаянного на службе до умилительного, с оттенком торжественности, на постриге.
Начало пострига было непредсказуемым: вдруг рядом со мной кто-то взволнованно прошептал: «Ползут!» Будто эхо повторило это слово в разных частях храма, и богомольцы стали вытягивать шеи по направлению ко входу в храм, стараясь рассмотреть всё происходящее. Пострижениц было трое. С распущенными длинными волосами, в белых длинных рубахах до пят, они неспешно, будто нарочно
