сознания от 70-километрового броска сквозь таежные дебри навстречу цивилизации, но до нее еще оставалось километров 25 – 30.
Утром проснулись рано. Пробуждение напоминало всплытие из бездонных глубин небытия, и если бы не комары, то до самого вечера вряд ли бы кто-нибудь поднялся. Солнце еще не взошло, а целые тучи москитов, ожив от ночных заморозков, бросились на разграбление огромных резервуаров крови, неудачно расположившихся в низине. Первым по обыкновению заорал Паха. Его голос был похож на клич команчей, только что откопавших томагавк войны:
– О аааа у, проклятье! Тысяча чертей!.. Народ! Валим отсюда, пока наша кровушка не перекачалась в этих вампиров!
Последние слова он уже договаривал на ходу, натягивая на себя рюкзак. С ним никто и не собирался спорить. Дураков не было. Все яростно и с наслаждением ломанулись в заветную чащу. Подальше от гнуса и поближе к выходу из леса. Что было потом, Лысый помнил уже смутно. Память ассоциировала все оставшиеся километры не то с адом, не то с с кошмаром времен второй мировой. Около 7 часов буквально прорубались сквозь сплошные дебри, оставляя после себя неровную просеку. Дальше часа 2 – по притаежным топям и марям, и около трех часов уже посуху до ближайшей деревни, название которой Лысый так и не запомнил, потому что не мог произнести (на редкость идиотское сочетание звуков). Запомнились только взгляды обалдевших чабанов, блеяние овец да еще вонь от бараньего жира. Непонимающие, почти испуганные лица людей на почте. И только после того как шифровка ушла в эфир, весь этот кошмар закончился. Спали там же, у здания, сразу на пороге. Когда открыли глаза, снова было раннее утро. Кто-то заботливо их укрыл бараньими шкурами, и теперь от тел нестерпимо воняло. Затем какой-то безномерный грузовик добросил до трассы, где в лучах восходящего солнца вся бригада уселась на обочине в ожидании автобуса. Им грезились серебряные лучи над оставшейся далеко вершиной, улыбки незнакомых богов в сверкании переливов горных вод и манящий, сладкий голос ветра.
Лысый безмятежно улыбался. Его улыбка была чиста и по-детски невинна. Губы что-то шептали, а глаза смотрели на северо-запад, на горный перевал, за которым жила теперь его мечта. Он и в автобусе не оставил идиотской улыбки и сидел вполоборота (как ни пытался его развернуть Слон), лицом к уходящим вдаль вершинам, и все так же что-то шептал.
Дома, в клубе, разбирая причины позорного провала, почему-то перебрали все, что можно, а вот видения Лысого, как ни странно, коснулись лишь вскользь.
– Видимо, я сошел с ума, – Лысый сидел на старом месте у открытого окна и смотрел на тополя. – Но что ж, пусть будет так, как будет. Быть сумасшедшим тоже неплохо.
А уходя, напоследок, взглянул на Алексеича. Тот сидел неподвижно и смотрел куда-то сквозь пространство, сквозь Лысого. Но Лысый на сей раз не испугался. Ему показалось, что шеф просто улыбается. Улыбается и шепчет:
– Ты видел ее? Ты ее видел!?
За окном шумели тополя. Жизнь продолжалась
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕРНИУМ
