– не за простое убийство, от которого Аполлон освобождает выплатившего кровную виру, – мужа изгоняли из Истма. И, собравшись вдали от родных гор, на той самой равнине, где сейчас воины состязаются перед богом в беге, кулачном бою и борьбе, где приветствуют криками колесницы возле поворотного столба, ожидало нас разбойничье войско, мрачное и свирепое, словно кабан, вырвавшийся из укрытия.
Мы выстроились полумесяцем, чтобы охватить их. Мегарийцы заняли середину, потому что у них было много колесниц; я вел левый фланг, остальными элевсинцами на правом фланге командовал Ксанф. Получилось, что помимо собственных спутников я возглавил и часть войска; возражений не было, и это радовало меня. Я уже успел достаточно повоевать, но мне еще не приходилось бывать в настоящем сражении. Смею сказать, что сердце мое радовалось не меньше, чем если бы нам предстояло биться с полками какого-нибудь великого города, скажем Азора[60] или Трои.
День выдался безоблачный, воздух еще пах утром. На поросших пиниями высотах над нами пели птицы; стоя в колеснице, я видел перед собой тень своего шлема и ясеневого копья. Позади с веселой бесшабашностью переговаривались мои молодые товарищи – как и следует перед битвой. Пахло пылью и лошадьми, деревом, пропитанным маслом, и чищеной бронзой.
– По моему слову, – сказал я возничему, – погонишь прямо вперед. Не жди пеших: мы должны расчистить им путь. Под рукой ли у тебя нож, чтобы отрезать постромки, если конь будет убит?
Он показал мне клинок, но я вновь пожалел, что рядом со мною не Дексий. Сердце этого мужа явно пребывало в пятках.
По знаку Пиласа мы шагом тронулись с места – так неторопливо начинает движение кот, готовясь к прыжку. Когда стали различимы глаза и зубы наших противников, мы остановились, чтобы приготовиться, и я обратился к своим людям с продуманной заранее речью. По правде говоря, слова я взял из старинных воинских песен, решив, что не придумаю ничего лучшего, чем сказители и герои:
– Когда пропоет труба и раздастся наш боевой клич, бросайтесь вперед, как сокол на цаплю, которого ничто не может остановить в полете. Мы знаем друг друга, и помните – ни меч, ни стрела, ни копье не ранят глубже бесчестия. Синекудрый Посейдон! Разрушитель кораблей и городов! Веди нас к победе! Пусть еще до заката шеи наших врагов окажутся под нашей пятой, а рты их наполнятся пылью.
Воины ответили дружным криком; голос трубы пропорол ясный воздух. Я задал тон пеану,[61] и колесничий подался вперед. Двое наших юношей – любовники, как мне было известно, – заняли место по бокам моей колесницы, не желая, чтобы я расчищал им дорогу. Слух мой наполнился возвышенными звуками: грохотом колесниц, громкими боевыми кличами, ударами мечей и копий в щиты, топотом ног и копыт, голосами, вызывающими на схватку. Я наметил себе в противники высокого парня, что отдавал приказы; его гибель могла повергнуть в смятение остальных. Колесницы грохотали по камням и колдобинам. Вперив в него свой взгляд, я
