хватит ли у него сил на эту тяжесть.
Мы кружили и ударяли, и лица вокруг раскачивались, словно полог на ветру. Все это время я настраивал себя на то, чтобы расстаться с копьем. Успех броска – дело случая; он внезапнее, чем выпад, и его труднее отразить, но в случае неудачи у тебя остается меч в три фута длиной против копья в семь футов. Тот, кто уцелеет, может считать, что ему повезло.
Я следил за глазами Ксанфа, казавшимися сердоликами в свете костра. И открыл перед ним бок. Он отвечал мгновенно и едва не попал в меня. Я отпрыгнул в сторону – словно для того, чтобы спастись, вскинул щит, пряча руку, и бросил копье. Должно быть, он знал этот прием и успел поднять щит, принимая на него удар, оказавшийся столь сильным, что наконечник моего копья, пробив оба слоя бычьей шкуры, застрял в щите. Ксанф не мог вырвать копье, и ему пришлось отбросить щит. Однако против моего щита у него осталось копье.
Он начал наступать, нанося уколы туда и сюда, я принимал острие на щит или отбивал мечом, портя клинок, но никак не мог поразить врага – Ксанф держался вне досягаемости меча и гнал меня назад. Тут за спиной моей послышался громкий звук – словно кто-то бросил в мою сторону камнем. Звук повторился, и я подумал: «Ну вот, они решили отвернуться от меня. Я всегда был для них чужаком». Но, отступив еще дальше, увидел возле себя воткнувшееся в землю копье, ожидающее только моей руки. Близ меня их оказалось три.
Вонзив меч в землю – некогда было совать его в ножны, – я взялся за копье. Ксанф с горькой яростью поглядел на меня – никто не подумал бросить ему щит. Он заносил руку для броска, но я успел первым. Копье вонзилось ему между ребрами, Ксанф выронил свое копье и упал. Шлем свалился с него, открывая рассыпавшиеся рыжие волосы; и я вспомнил, где видел такие же.
Его окружили помощники, один спросил, не извлечь ли копье, чтобы облегчить боль. Ксанф отвечал:
– Вместе с ним уйдет и моя душа. Пусть Керкион подойдет сюда.
Я приблизился и стал над ним. Гнев покинул меня, когда я увидел, что рана смертельна. Ксанф выговорил:
– Оракул сказал правду. Ты и есть тот кукушонок. – Теперь он показался мне озадаченным, словно мальчик. Коснувшись древка копья, которое придерживал один из его помощников, он продолжал: – Зачем они сделали это? Что выиграли?
Наверное, он хотел сказать, что люди могли бы получить после моей смерти дополнительную долю добычи.
И я ответил:
– Конец человеческой жизни предречен с самого начала, придет и мое время.
– Мое время пришло, – с горечью произнес он.
Я промолчал: что тут можно сказать?
Ксанф долго смотрел на меня, и я наконец спросил:
– Как похоронить тебя и что положить в твою гробницу?
– Значит, ты все-таки похоронишь меня? – спросил он.
– Да, – отвечал я, – а как же иначе? Я взял свое, но боги возненавидят мужа, переступившего черту дозволенного. Скажи, что надлежит
