жрицей? Пройдет много времени, прежде чем ему удастся смыть проклятие. И ты хочешь, чтобы этот человек очистил тебя? Не торопись, дай лучше своим юношам, которые так тебя превозносят, услышать, куда ты поведешь их!
– Проситель не берет с собой воинов. Я отправлюсь в Афины один.
Царица вновь прикоснулась к браслету. Она казалась мне женщиной, не знающей, что предпочесть.
«Она сердится на мое решение, – подумал я. – И в то же время хочет, чтобы я ушел».
Она сказала:
– Я ничего не знаю о твоем Аполлоне. Когда ты уедешь?
– Когда вернется с ответом мой гонец. Послезавтра, а может, и завтра.
– Завтра! – вскричала она. – Ты вернулся с закатом, и солнце еще не село.
Я ответил:
– Скорее уеду – быстрее вернусь.
Царица подошла к окну, затем вернулась ко мне. Ощутив запах ее волос, я вспомнил, что такое желать эту женщину. Потом она повернулась ко мне – словно кошка, обнажившая острые зубы и розовый язык.
– Ты смелый юноша, эллин, раз не боишься отдать себя в руки Эгея, показав сперва, какого он имеет в тебе соседа. За свою скалу и горстку возделанных полей у ее подножия он бился как волк, защищающий свое логово; даже отощал в войне с собственной родней. Неужели ты доверишься мужу, которого никогда не видал?
– Да, – отвечал я. – Почему бы и нет? Ведь просящий – священен.
На стене погасло последнее ржавое пятно заката, холмы укрыла серая мгла, лишь острая вершина самой высокой горы еще алела девичьим соском. Белая птица спрятала голову в мягкие, как шерсть, перья. Пока я глядел в сторону Афин и ночь опускалась на далекий город, неслышно вошла одна из дворцовых служанок и откинула полог с просторного ложа.
Я вознегодовал при виде столь неподобающего легкомыслия, но не мне было возражать. Я повернулся к царице. Она посмотрела на меня взглядом, в котором мне не удалось ничего прочитать, и сказала служанке:
– Можешь идти.
Когда девушка уже уходила, я ее задержал:
– Постели мне в восточной комнате. Я буду спать там, пока не очищусь от крови. – Глаза девушки распахнулись, словно бы я сказал нечто неслыханное; она прикрыла ладонью рот и бросилась прочь из комнаты.
– Что за нахальная дура, – заявил я. – Тебе лучше продать ее.
Никогда не пойму этот береговой народ. Я не хотел оскорбить ее дом и говорил вполне вежливо. А потому удивился ее внезапному гневу. Царица стиснула кулаки и, оскалившись, бросила:
– Тогда ступай! Убирайся к своему Эгею Проклятому! Вы стоите один другого. – Она расхохоталась, но умом я уже был в Афинах. – Ступай, ступай к нему, юнец, желающий вознестись над собственной судьбой. Но когда наступит час расплаты, вспомни, что ты сам выбирал свою участь.
– Пусть меня рассудит всевидящий Зевс, – ответил я и вышел.
На следующий день я попросил принести перо и египетский папирус. Прошел год или два с тех пор, как мне доводилось писать,
