и городские стены, равнина Аттики уходила к горам и морю. На вершины золотисто-пурпурными венцами уже ложились фиолетовые вечерние тени. Передо мной оказались верхние ворота твердыни; перекрывавший их камень был разрисован синими и алыми полосами и украшен царским знаком, который обвивал снизу змей. Закатные лучи превратились в желтый хрусталь – сверкающий и чистый.
Место это повергло меня в трепет. Я слыхал рассказы о нем, но представлял себе только простой холм, на котором стоит обычный дворец какого-нибудь царя или вождя. Мне и присниться не могло, что отец мой владеет подобной твердыней. Теперь я понимал, почему он сумел выстоять против всех своих врагов; крепость эту, на мой взгляд, можно было защитить от всех людей на свете, возьмись они за оружие. Понял и слова песен: после того как царь Зевс сотворил людей, не было такого времени, чтобы царь не жил на вершине Акрополя, и даже до того здесь была крепость четвероруких гигантов, умевших бегать вниз головой. До сих пор можно видеть огромные камни, положенные ими друг на друга в незапамятные времена.
Я миновал внутренние ворота на верхнем плато цитадели. Там расхаживали стражи, из игрушечных фигурок превратившиеся в мужей; передо мной оказались дворец и терраса, выходящая на север. Если бы сейчас на ней находился отец, он мог бы увидеть меня. Дыхание мое участилось – больше, чем если я поднялся бы на гору, пришлось облизать пересохшие губы.
Я шел между домов дворцовых людей, между редких выносливых деревьев – сосен и кипарисов, посаженных ради тени и защиты от ветра. Перед величественной колонной стоял управитель дворца с приветственной чашей в руках. После долгой езды и подъема холодное вино показалось мне невероятно вкусным. Такого я еще не пил. Осушив чашу, я подумал: «Наконец-то окончилось мое путешествие; после этого глотка я стал гостем собственного отца».
Коня моего увели, а меня проводили внутренним двором в покои для гостей. Женщины уже наполнили ванну, и в комнате пахло благовониями. Пока служанки чистили мою одежду, я погрузился в воду и огляделся. На пути вверх великолепие цитадели ослепило меня. Но, войдя во дворец, нетрудно было заметить, что тяжесть войны уже угнетает царство. Все было опрятно и чисто; живопись на стенах подновлена, банные принадлежности начищены до блеска, умащения составлены великолепно. Но женщин, притом немолодых и не слишком красивых, было немного. На мебели зияли отверстия – там, где с нее сняли золотые украшения. Я сказал себе: отец слишком долго нес в одиночку эту тяжесть. Теперь же он ни в чем не будет нуждаться.
Меня вытерли, умастили, одели и причесали. Возле двери меня ожидал знатный муж, чтобы проводить в чертог. Я шел вдоль колоннады, плитки на полу складывались в изображения волн и зубцов; слева высились колонны из резного кедра, справа тянулся фриз, на котором грифоны[68] преследовали оленя. Слуги выглядывали из дверей и провожали меня взглядами. Гулко стучали мои сандалии, даже прикосновение эфеса к нашлепкам
