знаю. Только знаю, что путная-то девушка с гвардейским офицером ни в жизнь не связалась бы. Вот. А к этой Фролка Петров через плетень не раз уже лазал. Это и пирожник подтвердил. И- и-х, была у меня зазноба одна, не чета твоей Анютке, а с офицером связалась и всё.
– Чего всё?
– Всё. А мне вот, Ерема, по правде тебе сказать, такие бабы, как твоя Марфа по душе. Точно скажу тебе, как первому товарищу, что по душе, как увижу её, так и захожусь весь. Веришь, нет ли, а меня в дрожь от Марфы твоей бросает.
Чернышев вдруг засопел, как закипающий самовар, дернулся со своего места, смахнул со стола блюдо с капустой, потом ухватил собутыльника за волосы и сильно ударил носом о стол.
– Я тебе сейчас пес вонючий покажу "захожусь" – заорал громовым басом кат и, намереваясь продолжить побои вскочил с лавки. – Да я тебе за Марфу голову сейчас оторву! Она же мне жена законная, в церкви венчанная! Ишь ты, заходится он! Да я тебя…
Чернышев схватил приятеля левой рукой за отворот кафтана, правой размахнулся, целясь подьячему в окровавленный уже нос. Несдобровать бы ещё раз Сениному носу, но тут нежданно-негаданно сунулся промеж драчунов пьяненький мужичонка в серой заячьей шапке с разорванным верхом.
– И чего вы разодрались господа хорошие? – заулыбался он в сторону Еремея редкозубым ртом. – Из-за баб что ли, разодрались? Все они одинаковые бабы-то. Все. Не стоит из-за них на кулачки идти. От них только грех один. От нашего же ребра, не ждать нам добра. Все они одинаковые: от нищей девицы до грозной царицы. Будь она царица, а всё равно под нас ложится. Уймитесь мужики. Уймитесь.
– Ты чего это сейчас про матушку Государыню нашу сейчас собачий сын молвил? – вдруг совершенно протрезвевшим голосом, утирая рукавом кровь с носа, строго спросил миротворца Суков. – Слово и дело! А ну пойдем с нами собачий сын! Бери его Еремей. Мы тебе сейчас покажем, как на царицу хулу возводить. Ишь ты, «ложится»?
Чернышев быстро схватил мужика за ворот драной шубейки и поволок из кабака. До застенка бедолагу доставили резво, хотя Сеню на улице пуще прежнего развезло. Он мотался сзади Чернышева, часто хватаясь руками то за него, то за плененного в кабаке мужика. У самых ворот застенка Еремей сунул хулителя царской особы в руки хмельного подьячего, вынул из укромного места ключ и проворно отомкнул огромный замок.
Очутившись в застенке, миролюбивый мужик и оглянуться не успел, как его по всем правилам науки заплечных дел мастеров, вздернули на дыбу.
– И кто ж ты будешь мил человек? – шатаясь из стороны в сторону, попытался приступить к допросу Суков. – К-кто будешь? Отвечай, когда тебя судья царский спрашивает! Ж-живо!
– Вы бы пожалели меня господа, шутейно ведь сказал, – простонал вместо положенного представления незадачливый бедолага. – У меня вот пятиалтынный есть, может лучше, в кабак пойдем. Пропьем его. Снимите меня, господа хорошие. Шутейно ведь я, без мысли, какой.
– Я тебе покажу «шутейно», – подьячий показал пленнику кулак, и вдруг споткнувшись обо что-то, свалился
