словами непонятными говорить. Много говорил, да только запомнились Чернышеву лишь слова про глаза да губы. Почему запомнились, он, конечно же, сразу не сообразил. Наверное, из-за того, что глупы уж больно слова эти были. Разве придумаешь чего-то глупей, как глаза с морем сравнивать. Школяр и моря-то, поди, настоящего никогда не видел. Море оно чаще всего мутное да хмурое. Если уж сравнивать чьи-то глаза с морем, так это глаза генерала Ушакова наутро после ассамблеи у веселого Бахуса. В них тогда всё от моря есть: и муть, и хмурость, но только вот никакой любви у Андрея Ивановича со школяром быть не может. Не подходит Ушаков для таких слов, здесь что-то другое. А вот что Еремей только сейчас понял. Вот она моря синь, вот он яхонт. Смотреть бы на них всю жизнь и ничего больше не надо.
Крепко смутился Еремей Матвеевич от бездонных глаз, но в руки себя быстро взял, и легонько подтолкнув девицу в спину, повел он её по скользкой дороге. Изба страдалицы оказалась рядом. Еремей, решив не оставлять девушку на улице, смело перешагнул низенький порожек и очутился в темных сенях. А вот здесь с ним произошла еще одна неожиданность. Дочь убийцы опять завопила в голос и бросилась Чернышеву на грудь.
– Спаси батюшку моего, добрый человек! Спаси! – зарыдала девчонка и прижалась дрожащим тельцем к огромной груди ката. – Не мог он Фролушку убить! Не мог! Спаси его добрый человек! Век тогда за тебя миленький мой бога молить стану. Только спаси.
– Да как же я его спасу-то? – забормотал смущенный Еремей. – Он же сам признался, потому его и в крепость увели. Теперь его уж никто не спасет.
– Спаси! – не унималась девчонка. – Век Бога за тебя молить буду! Рабой твоей, если пожелаешь, стану! У меня же кроме батюшки никого не осталось! Только спаси его миленький. Только спаси.
Кричит она так, обнимает Чернышева, и уж даже на колени перед ним упала. Не стерпел Еремей, сердито оттолкнул девку, выскочил из сеней вон и к своему застенку вприпрыжку помчал.
Глава 2.
– Ты куда пропал Еремей Матвеевич? – тревожно зашептал Сеня на ухо вбежавшему в застенок кату. – Андрей Иванович уж волнуется за тебя. Не в настроении он сегодня. Совсем не в настроении.
– Вот он явился! – тут же строго соизволил обратить внимание на Еремея Ушаков, – соизволил, наконец! Здравствуйте, пожалуйста! Мы что же тебя одного здесь должны ждать? Может, ты думаешь, что мы из-за тебя следствие по делу государственному должны отменить? А? Ты что обычай забыл? Кто нас первым в застенке встречать должен? Ты что персоной себя важной представил? Смотри Чернышев, доиграешься ты со мной! Много воли берешь! Ой, много!
Другой бы на месте Еремея оправдываться стал, другой бы стал напоминать генералу, что тот сам отправил ката девчонку до избы довести, но это бы сделал другой, а Чернышев без разговоров схватил, стоявшего посреди застенка подследственного и стал ловко вязать ему за спиной руки.
Подследственный был хил и тщедушен, потому и подвесил
