моих. – Их двое. Они двойняшки.
– Двойняшки?
– Леш, что с твоим слухом? Я думала, ты здоров, – неловко смеется она.
– Я здоров, – отрезаю я. – Я просто еще не понял, что у меня будет один ребенок, а тут двое.
Выходит так, словно я расстроен. Но я не расстроен. Это же настоящее чудо! Их двое! Они будут похожи друг на друга и на нас! По моему дому будут бегать две пары маленьких ножек… У меня не хватает слов, чтобы выразить ей то, что я чувствую сейчас.
– Как ты посмела лишить меня всего этого?
Глажу ровный животик, пытаясь поймать шевеление. Аня виновато опускает голову, ежась.
– Как посмела лишить их меня? Где была твоя голова в тот момент, когда узнав о них, ты забыла обо мне? Когда ты собиралась сказать, что я стану отцом? Или ты вообще не хотела просвещать меня? И я жил бы дальше, не зная, что у меня есть дети? Кто так делает вообще?
***
Я только теперь начинаю понимать, что натворила. Я подумать не могла, что Леше нужны дети. Что он хочет их. Или захочет, когда узнает. Мне казалось, он к этому не готов. Мы же просто переспали, случайно встретившись однажды ночью.
А теперь, когда его ладони гладят мой живот, нежно нащупывая движения Вовика и его братика или сестренки, мне хочется плакать. От того, что так поступила, что обманула его, что все эти пять месяцев мои малыши думали, будто у них нет отца. А он есть. Этот сильный, красивый мужчина, как дикий зверь ворвавшийся сегодня в мой дом и почти насильно забравший меня от туда, их отец. Папка.
– Прости меня, – говорю тихо.
Я не стану плакать. Да, я совершила глупость. Но из благих намерений. Я не думала, что все получится так.
– Ты простишь? – переспрашиваю, потому что сидящий рядом со мной мужчина с золотыми глазами молчит. – Понимаешь, мне нужно родить. Потом я уже не смогу.
Его глаза расширяются в немом вопросе. И я выкладываю ему все, как на духу. Начинаю с того, что втюрилась в него, когда он распевал пьяные песни на крыше дома своих дедушки с бабушкой. Изображаю, как ходила по поселку, пошатываясь, таская за собой бутылку с водой. Леша смеется, не отрывая от меня глаз. Прикрывает мой животик туникой заметив, что тот покрылся мурашками от прохлады в номере. Заботливо укрывает меня одеялом.
– Ты видела этот позор?
Он красиво смеется. Мне нравится, как его пухлые губы, яркого морковного цвета, расходятся в широкой улыбке, оголяя ровные белые зубы, по которым он проводит языком.
– Бабушка до сих пор считает Романова исчадием ада. Это он тогда стащил самогон.
– Он прыгал по крыше, как волшебник, – смеюсь, вспоминая высокого парня с черными волосами.
– Подожди, тебе было тогда, получается, – Леша задумывается на мгновение, – восемь?
Киваю.
– Я не помню тебя, – сознается он.
– Еще бы, – мне не обидно, – у вас были занятия поважнее, чем присматривать за восьмилетней соседкой. А я следила
