она до рассвета в печальных и горестных думах, пытаясь увязать весь обрушившийся на ее семью ужас с тем, что могло бы своей греховностью покалечить ее жизнь? Чтобы найти причину такого гнева Господнего, что обрушился их с мужем старость. Пытаясь понять вечное русское: «За что, Господи, караешь-гневаешься?». Потому что представить, что это могло оказаться стихийно хаотичное противоречит русской душе. Русскому человеку свойственно искать причину бед в греховности им содеянного, а беды – как наказание за грехи.
Так и Анна Васильевна перебирала в памяти все пережитое, и мысленно прилаживая осколки воспоминаний к событиям последних лет, как заплатки на прежнее праздничное, но износившееся и обтрепанное платье. Подумала о том, что мать ее Устинья – старушка под сто лет, доживавшая свою жизнь у нее в доме за занавеской в углу за печкой. Это теперь она немощная старушка, уж давно не встающая с постели. А раньше, сильная, красивая крестьянка, слывшая в округе знахаркой, обладавшая чудодейственными способностями лечить людей травами и силой молитвы во время лечения, наложением рук даже боль при родах усмирять, как у роженицы, так и у коровы. Правда грустна бывала после этого часто и жаловалась дочери:
– Злые люди! Ой, злые! Никому не верь, дочка! Как беда пришла, болен ли кто, так бегут и просят о помощи: то отвары срочно нужно сварить, или баба разрешиться не может, или у коровы плод поперек лежит корова – как беда пришла, так всем помощь нужна. И посреди ночи стучат в окно. Будят, умолят помочь: «Спаси, Устинья, помоги!» И бежишь среди ночи на помощь. А потом бывает, что идешь по улице, и слышишь, как иной раз в спину тебе они же и прошипят:
– «Ведьма! Знахарка!» А ведь опять беда придет, так опять ко мне же побегут. И что мне делать? Все равно – и опять: идешь и помогаешь.
Припомнилось это Анне Васильевне, потому что хоть сама и не училась у матери ее премудростям, не дано было, но и сама себя спрашивал – от какой силы это дано- от божеской ли? И Устинья только робко плечами пожимала, и поясняла, что и самой не ведомо, что с языческих времен в ее роду эта сила время от времени по женской линии возникает. И на ту, что выпал этот жребий и врачует: врага ли, друга ли – все одно. Вот об этом и задумалась Анна Васильевна, о том, что: «А вдруг не от Божеской силы эта способность? Не кара ли это Господня на ее семью обрушилась? Но, точно пыль придорожную, смахнула с себя эти подозрения, ведь уж сколько семей из их округи из их домов изгнано, и сгинули и взрослые, и дети малые, и ни весточки от них, ни слуха. Но ведь знахарок в их семьях не было! Нет, не то…– решила она.
И пришлось Анне Васильевне честно вспомнить о том грехе то, что вонзенным ножом жил в ее сердце неизбывной болью и стыдом, что сама от себя таила и старалась не вспоминать.
Это случилось тогда, когда узнала Анна Васильевна от соседок, прибежавших к ней в дом с пакостными такими новостями, что ее сын Андрей, как местный грамотей, вместе с приехавшими на разбой-продразвёрстку из Москвы, отправился на продразвёрстку, чтобы
