отговорки, но даже тогда если необходимо, сделать выбор, то стараюсь делать так, будто Он есть, и я боюсь его гнева. Честно боюсь, по-настоящему, убеждая себя в сотый раз, что опять убедил и рад. С похмелья сразу не так жутко, когда у него прощения просишь.
Словно активирую Бога хорошим поступком, чтоб радоваться, но когда случаются срывы и делаю заведомо плохо, то оживляю уже страхом перед ним. Понимая, что просто нет другого выхода. И собственно не было никогда! Такое поведение заложено и поэтому физически необходимо, чувствовать хорошим, добрым, хотя чувствую что если надо и свое зло, смогу объяснить и уговорить, что совершил во имя добра. Вот как. Смогу ведь! С некоторыми постулатами морали не согласен, потому что они не кажутся божественными, а скорее придуманными, чтоб легче закабалять и управлять.
Еще иногда, кажется, что кто во что верит, тот за то и получает. Обращая внимание, мы словно кликаем «мышкой», а на самом деле мыслью, движением, взглядом. И оно откликается! А как ответят это уже вопрос к глобальному, к Богу и есть. В этом и вера и магия и здравый смысл с нездравым вперемежку.
Вот сейчас кликну и вспомню детство. Вызову в себе. И пойму, что бывало по – разному, и так и сяк. Случалось, папу ждали с работы допоздна. Мама переживала, что придет, выпивший, а он приходил трезвый как стеклышко, но уставший. С аврала или аварии. Лицо и руки обветренные, грубые в ржавчине, пропахшие куревом. Мама кормила его картошкой с луком. А когда готовила, вся квартира наполнялась запахом жареного лука. И сама плакала, когда резала, и я любил эти слезы. Приходил со школы, и бывало, так взгрустнется без нее, что на середине забрасывал домашнее задание, запирал дверь и убегал к ней на работу, через овраг, по разобранным серым деревянным мосткам, через речку – срачку и дальше, взбираясь по полуразрушенной скрипучей лестнице, к скотобойне.
Сразу после подъема, резко усиливался запах гниющих потрохов, доносящийся из под деревянных заборов, куда их сваливали, к обрыву, и это уже ало- зеленые цвета распада. Часто, в жару там рыбаки набирали беленьких шебаршащихся апарышей.
Высокие заборы бойни, увенчанные рядами колючей проволоки, создавали ощущение каземата, концлагеря, коридора, в котором из прижавшихся, кузовов выглядывали, и мычали добрые коровы и хрюкали слеповатые свинки. За самим забором стояла тишина и это смягчало мысли о их трагической участи. Кто-то говорил, что животных убивают током и это почему то казалось не так жутко как огромными острым прорезающими жилы ножом. И все это не мог сравнить с фашизмом. Пока шел мимо прислушивался, но ничего не слышал кроме ветра или гула заводских моторов, а от этого успокаивался. За забором царила смерть и ужас, но пока этого не видишь, кажется, что они, где то далеко, и намного дальше, чем кусок вареной говядины в тарелке щей. Мамина фабрика соседствовала с бойней. Позвонив с проходной в цех, ждал ее, облокотившись на железную вертушку.
