рукой я разбиваю яйцо и размазываю его по лицу Стоуна. Левой – взмахиваю мешочком силы, и крошечные щетинки шиповника застилают ему глаза, словно туман.
Я с хрустом ударяюсь щекой о деревянный пол зала. Я чувствую запах одеколона после бритья и сигаретное дыхание шерифа, когда он наваливается на меня сверху.
– Проклятье! Девчонка, я же говорил не делать глупостей.
Он коленом прижимает меня к полу, заводя мне руки за спину. Металлические браслеты со звяком оборачивают запястья.
– Ублюдок! – Я дергаюсь и вырываюсь из удерживающих меня рук. – Ты заплатишь за то, что сделал! Заплатишь, твою мать!
Будто лучик солнечного света, я ловлю короткий взгляд Стоуна, прежде чем шериф вздергивает меня на ноги и выталкивает из зала.
Кроваво-красные ошметки яйца стекают по его щеке и пачкают дорогую белую рубашку. Воздух тухнет от его гнили. Стоун отчаянно трет глаза, крича от боли.
Да придет смерть в твой дом.
Глава 2
Сей благое семя
– Что ж, ты у нас по тупости сравнялась с табуреткой, раз отмочила такую хрень в суде, – сообщает мне тетя Вайолет с другой стороны тюремной решетки.
Естественно, шериф оставил меня гнить в камере на ночь, прежде чем сообщить, что Стоун решил все-таки не предъявлять обвинений. Нападение женщины вполовину тебя ростом с яйцом в руке… ну, будешь выглядеть той еще размазней, если станешь жаловаться. Но каждая секунда в этой смердящей бетонной коробке стоила того, чтобы увидеть страдающее выражение на лице Стоуна Ратледжа.
Тетя Вайолет выглядит отвратительно – лицо покраснело и распухло от слез. Или алкоголя. Или того и другого. Жвачка со вкусом корицы не может перекрыть запах сигарет и водки, въевшихся в ее дыхание.
– Стоун заслуживает худшего, – говорю я ей и сажусь, чтобы потянуться. От спанья на палете из прессованного хлопка, который тут зовут матрасом, моя спина отваливается. Челюсть немного ноет от знакомства лица с полом.
Мы обе кидаем взгляд на приемную, когда слышим приказ шерифа выпустить меня. Заместитель Ранкин с нависающим над ремнем с кобурой пузом кряхтит, вставая со стула. Ключи позвякивают у него на бедре, когда он, переваливаясь, идет по тускло освещенному залу.
– Бабуля злится? – спрашиваю я тетю Вайолет.
– А когда мама не злится? – говорит она мне, прежде чем повернуться к заместителю: – Эй, Дьюэйн. Как твои маманя и ребятки?
Заместитель Ранкин смотрит на нее сверху вниз и не отвечает.
– Ты свободна, – сухо говорит он, явно недовольный необходимостью хоть как-то работать.
– А ты, смотрю, все еще объедаешь маманю, – говорит тетя Вайолет, явно недовольная тем, что ее игнорируют.
Он хмурится:
– А ты, смотрю, все еще прикладываешься к бутылке.
Тетя Вайолет фыркает в ответ, затем скребет щеку средним пальцем.
– Ублюдок, – бормочет она, когда мы выходим. – Не переживай за маму, Уэзерли.
