с яйцом, бр-р-р, какая гадость!
– Мисси. – Стоявший у двери официант ласково улыбнулся.
– Спасибо. Все в порядке, спасибо.
На ватных ногах она вышла на палубу, в оглушительный грохот волн, и стояла, прижавшись лбом к релингу, пока не почувствовала себя чуточку лучше. Фраза, которую она не дописала, издевательски крутилась в ее голове, рассыпаясь на отдельные слова: «Видите ли, я не создана для семейной жизни, я родилась с рюкзаком на спине».
Стюард принес ей шезлонг и плед. Усевшись, она вспомнила об Отталине Ренуф, которая объехала полмира на разных эксцентричных судах – датских рыболовных траулерах, сухогрузах, шаландах, турецких каиках – и ни разу не упоминала о морской болезни. Может, Вива недостаточно сильная? И что ей тогда делать?
Когда она встала с шезлонга, волны все еще ревели, а небо превратилось в огромный серо-желтый синяк. Темнело, зажглись огни. Где-то слышались смех и негромкое фортепианное арпеджио, такое хрупкое на фоне звериного рева волн.
Тут она заметила Гая Гловера – он сидел в шезлонге за стеклянным экраном, загораживавшим его от свирепого ветра, и курил сигарету. На нем было его черное пальто. Заметив, что она глядит на него, он на мгновение встретился с ней взглядом и демонстративно поднес к губам сигарету, словно говоря: «Ну-ка, попробуй останови меня». Глубоко затянулся и выдохнул, сложив губы кружком, словно рыбий рот. Ветер тут же подхватил и унес выпущенное им колечко дыма. Потом он раздавил каблуком сигарету и двинулся к Виве. Жалкий и нелепый в пальто, которое ему было явно великовато, подумала она; интересно, кому он подражает? Вероятно, Рудольфу Валентино из фильма «Шейх», не хватает только кинжала за голенищем и повязки на голове. Или, может, изображает из себя молодого повесу, который решает, с которой из девственниц лечь в постель.
«Он ведь совсем еще ребенок, – уговаривала она себя, потому что в ней опять зашевелилась тревога, – глупый, неловкий ребенок. Нечего бояться».
Ведь она тоже прошла через разлуку с родителями и пансион, и сейчас у нее сложился такой его образ: как и многих мальчиков из его класса, его слишком рано взяли из родительского гнезда. Без родителей, без братьев или сестер, которые бы его «обтесали», он превратился в постоянно обороняющегося гостя на празднике жизни, неуверенного в себе и в том, что ему кто-либо рад. За деланым безразличием и холодностью скрывались – она была почти уверена в этом – жажда любви и злость на то, что ему приходится выпрашивать ее. Виве нужно хотя бы попытаться его понять, хоть он ей и не нравился.
– Я хотел сказать вам, – прокричал он сквозь шум волн, – что на пароходе есть люди, с которыми мне велели поздороваться родители! Рамсботтомы из Лакнау. Они пригласили нас на коктейль в музыкальный салон на завтрашний вечер. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже пошли.
Ну и ну, неожиданное предложение.
– Конечно, – согласилась она. – Но, может, сначала мы вместе пообедаем с вами
