трястись руки. К нему редко попадали большие деньги. Те три тысячи франков, которые были пожалованы агенту Гурину еще два года назад за разгром народовольческой типографии, Рачковский предусмотрительно отдавать Владимирову не стал. Часть денег была потрачена Петром Ивановичем на наградной перстень с выгравированной на камне надписью «За полезное 1886 года», который Владимиров был вынужден теперь постоянно носить и цепляться им за подкладку кармана, вынимая портсигар, а остальное Рачковский временами выдавал ему по частям. В течении этих двух лет Гурин то и дело посылал Петру Ивановичу жалостливые письма и бил челом, всякий раз получая по почте чек на небольшие суммы, и оттого все время чувствовал себя казанским сиротою. Теперь во всей Европе оставалось только одно место, где Артемий Иванович мог еще проявить себя в качестве секретного сотрудника – Лондон, и здесь Владимиров напоследок решил с лихвой возместить свою прежнюю ущербность.
Фаберовскому пришлось даже отхлестать его по лицу перчатками, чтобы Артемий Иванович вернулся во вменяемое состоянии и смог держать в руках вставку с пером.
Пачка десятифунтовых кредитных билетов, перехваченных резинкой, и пять столбиков золотых соверенов сверху выплыли из кассового окошка наподобие пятитрубного парохода. Фаберовский протянул к деньгам руку, но Артемий Иванович опередил его и прихлопнул пароход сверху своей ладошкой.
– Деньги казенные, русские. И не должны прилипать к чужим рукам. Можешь своей долей распоряжаться, английской.
Владимиров сгреб деньги себе в карман и гордо покинул банк.
Но Фаберовского это не устраивало. Краткое знакомство с русским эмиссаром ясно показало ему, что если он не предпримет экстренных мер по изъятию денег, через несколько дней они могут бесследно раствориться и ему придется проводить организацию только на деньги Монро, а их только-только хватит на дело. Ирландских же денег, судя по утреннему разговору с Тамулти, тоже ожидать не приходится. Поэтому он принял решение завезти Артемия Ивановича на Стрэнд, где у него находилась сыскная контора, и там попытаться выманить полученные ими только что деньги.
Взяв кэб, они через пробки на перекрестках и бесконечные ожидания полицейских, которые растаскивали сцеплявшиеся оглоблями и постромками экипажи, наконец добрались до высокого закопченного дома, где между редакцией газеты «Лидер» и мясной лавкой находилась дверь, над которой белым по зеленому возвещалось прохожим о нахождении здесь мастерской сапожника Николза. Две медные таблички рядом с дверью скромно свидетельствовали о том, что эта же дверь вела к еще двум заведениям на втором этаже: принадлежащей родственникам сапожника конторе «Николз & Ко., владельцы санитарных патентов», и уже собственно конторе Фаберовского, называвшейся почему-то «Чарльз Гранд & Ко., частные сыскные агенты».
Они поднялись наверх по узкой мрачной дубовой лестнице и вошли в приемную, где за конторкой маленький плешивый французик, похожий
