его самые разные исследовательские методы, общие в том, что все они представляли собой «не-марксизм».
Позиция, сформулированная А. Я. Гуревичем, вызвала энтузиазм у достаточно многих отечественных историков, хотя он был локализован преимущественно за пределами науки о древности. Скромным и совершенно ненамеренным возражением данной позиции можно счесть слова ученого, сыгравшего в этой науке не меньшую роль, чем А. Я. Гуревич в медиевистике, – крупнейшего историка древнего Ближнего Востока И. М. Дьяконова. В заключительной части своих воспоминаний он говорил о заинтересованном отношении западных ученых к его работам, при котором «наличие или отсутствие в них марксистской теории формационного развития общества не казалось решающим обстоятельством»: «А это жаль, потому что понимание истории как процесса – важно, и между тем постепенно развивались – у нас, и в частности и у меня – определенные новые теоретические взгляды на этот процесс, которые могут иметь универсальное значение» [5]. Сына расстрелянного в 1938 г. «врага народа», в особенности на этапе 1980–1990-х гг., когда писались эти слова, менее всего можно заподозрить в апологии марксизма как идеологической концепции. Смысл этих слов в том, что марксистская система категорий формировала определенный аппарат для описания развития общества, причем, будучи выражено изначально в этих категориях, такое описание могло в итоге привести и к совсем не марксистскому взгляду на исторический процесс. Специфика и идеологическая окраска этих категорий вторична по отношению к их назначению: служить кодом, причем взаимопонимаемым с другими существующими в мировой науке кодами, для описания базовых явлений исторического процесса. Принципиально само признание того, что история – это именно разворачивающийся во времени процесс, имеющий свои закономерности и детерминирующие их факторы, – то есть та позитивистская мировоззренческая установка, критику которой мы привели выше. А в малоизвестном эмоциональном выступлении нашего учителя В. И. Кузищина, бывшем прямой репликой на позицию Гуревича, о нарождавшейся, по его мнению, «синтетической теории» культурной антропологии было сказано следующее: «Этот методологический подход трудно реализуем в практике конкретно-исторических исследований» [6]. Думается, мы можем претендовать на адекватное истолкование этих слов: по убеждению Кузищина, целью исторического исследования было определение места исследуемого явления в историческом процессе; соответственно, метод, который не был основан на признании наличия такого процесса с его закономерностями, имел слабое отношение к истории.
Таким образом, уже два приведенные нами примера крупных ученых – исследователей древности позднесоветского времени позволяют сказать, что, независимо от степени соответствия их построений установкам марксизма, оба они являлись убежденными позитивистами. Думается, что то же самое может быть
Дьяконов 1995: 737–738.
Кузищин 1994:.
