и проголосовала против на том основании, что немцы – дружественная держава. Затем Сепир со своим тонким чувством юмора сказал: «Эту резолюцию предложил А. Э. Хутон из Гарварда». Все думали, что голосуют против резолюции, предложенной Боасом [17].
Безусловно, Боас, чувствовавший более, чем кто-либо, что его авторитету ученого брошен вызов, собрал в кулак все силы, чтобы еще раз напомнить, как ему казалось, основополагающие истины. Несмотря на настоящую полифонию идей, тем и сюжетов, центральным в сборнике оставалось боасовское видение расового вопроса. Неслучайно, что уже во вступительной части им специально оговорено: «Термины “раса” и “расовый” повсеместно используются в том смысле, что они означают совокупность генетических линий, представленных в популяции» [18]. Дарнелл подчеркивает, что эти слова отражали результаты исследований формы головы иммигрантов, предпринятых антропологом в начале XX века, и означали изменение языка биологической антропологии в целом [19]. Вместо воспроизведения привычного взгляда на расу как на что-то единое по типу подвида у животных, с общностью происхождения и даже со своей специфической «расовой» психологией, Боас призывает к критическому пересмотру самой этой концепции. Впереди – только еще более радикальный вывод Лессера, что, не обладая практической ценностью для понимания истинного распределения человеческих вариаций, раса эпистемологически аналогична «эфиру» в физических науках. Увы, но соответствующая лессеровская статья, опубликованная ничтожным тиражом в малоизвестном журнале [20], осталась практически не замечена, и дело деконструкции расы было завершено уже в послевоенной антропологии такими личностями, как Эшли Монтагю и Ф. Г. Добржанский.
Однако, подчеркивает Дарнелл, влияние в этом вопросе Боаса нельзя понимать исключительно через призму одного только развития его идей. Институциональный аспект здесь не менее важен. В первые два десятилетия XX века ученый стремился поставить под свой контроль антропологические исследования в Америке. Это привело к появлению первых профессиональных кафедр антропологии, но и задвинуло на задворки прошлого по-своему яркую правительственную (вашингтонскую) и музейную антропологию, доминировавшую до Боаса. Если смотреть с позиций сегодняшнего дня, то многие из высказываний мэтра удивительно современны, тогда как другие явно устарели. Так, непонимание им генетики завело боасовскую антропологию в направлении противоположном нарождавшейся тогда же профессиональной физической антропологии. В то время как ученики и единомышленники Боаса продолжали работать в основном в области культурной антропологии, усилившаяся после 1920 года специализация делала все менее и менее боасовской новую дисциплину, погруженную в вопросы происхождения и биологической эволюции человечества. Преемственность между наследием Боаса и современной физической антропологией не так очевидна
