руке, первый бросился вперед.
Мы последовали за ним с громким воем. В темноте поднялась ужасная драка, и после пяти минут невероятной борьбы мы вытащили на свет старого грабителя, седого, грязного и в лохмотьях.
Ему связали руки и ноги, затем его посадили в кресло. Он не произнес ни слова.
Сориель обратился к нам с пьяной торжественностью:
– Теперь мы будем судить этого негодяя.
Я был настолько пьян, что это предложение мне показалось вполне естественным.
Ле Пуатвену было поручено представлять защиту, а мне – поддерживать обвинение.
Он был приговорен к смерти единогласно, за исключением голоса его защитника.
– Мы сейчас же казним его! – сказал Сориель. Однако на него напало сомнение: – Да нет, нельзя ему умереть, он должен получить поддержку религии. Не позвать ли нам священника?
Я возражал, говорил, что уже поздно. Сориель предложил выполнить эту обязанность мне самому и призвал преступника исповедаться мне.
Человек этот минут пять вращал испуганными глазами, спрашивая себя, с кем же он имеет дело. Затем произнес глухим голосом пьяницы:
– Вы, конечно, шутите.
Но Сориель силой поставил его на колени и, опасаясь, что родители оставили его некрещеным, вылил ему на голову стакан рому.
Затем он сказал:
– Исповедуйся этому господину; твой последний час пробил.
Старый негодяй, обезумев, завопил: «Помогите!» – и так отчаянно, что пришлось завязать ему рот, чтобы он не разбудил соседей. Тогда он стал кататься по полу, брыкаясь, корчась, опрокидывая мебель, продырявливая холсты. В конце концов Сориель, потеряв терпение, крикнул:
– Прикончим его!
И, прицелясь в лежавшего на полу бродягу, нажал спуск пистолета. Собачка щелкнула с легким сухим стуком. Увлеченный примером, я также выстрелил. Мое кремневое ружье выбросило искру, которая меня удивила.
И тут Ле Пуатвен выразительно произнес следующие слова:
– А имеем ли мы на самом деле право убивать этого человека?
Сориель, пораженный, ответил:
– Да ведь мы же приговорили его к смерти!
Но Ле Пуатвен возразил:
– Штатских не расстреливают; его надо передать палачу. Отведем-ка его на гауптвахту.
Довод показался нам убедительным. Человека подняли, а так как он не мог идти, его положили на доску от стола для моделей и крепко привязали к ней; я понес его с Ле Пуатвеном, а Сориель, вооруженный до зубов, замыкал шествие.
Перед гауптвахтой нас остановил часовой. Вызванный дежурный офицер узнал нас. Он был ежедневным свидетелем наших шуток, проделок и невероятных выходок, а потому лишь расхохотался и отказал в приеме нашего пленника.
Сориель попробовал настаивать, но офицер строго предложил нам вернуться домой и не шуметь.
Отряд пустился в путь и возвратился в мастерскую.
