style="font-size:15px;"> Анна дернула ее за рукав.
– Хватит причитать. Пошли отсюда.
Фефа послушно вышла из комнаты.
– Так чего же там написано, Анюточка? Поняла?
И увидев, что та одевается, испуганно спросила:
– Да куда ты?
Анна застегнула тужурку и ответила:
– Пойду к Марье Николавне.
– Ночью? Рехнулась?
– Меня не тронут.
– Утра хоть дождись! Люди спят, поди!
– Не спят.
– А ты почем знаешь?
– Знаю, – отрезала Анна и открыла дверь. – Береги его, – велела она.
До дома Синицких добралась без приключений. Даже странно. Не встретила ни одного патруля.
Парадная в этом доме тоже стояла заколоченной. Анна прошла под аркой и, поднявшись по давно не мытым ступеням, постучала в дверь. Три раза. К Синицким теперь так надо стучать.
Не открывали долго. Анна терпеливо ждала. Наконец щелкнул замок, выглянуло испуганное лицо хозяйки.
– Анна? Что случилось?
– Марья Николавна, не пугайтесь. У меня новости.
Дверь торопливо распахнулась.
– Проходите. Только пролетариев не разбудите. Едва угомонились после пьянки.
Женщины на цыпочках прошли в дальний конец коридора, где в самой маленькой комнате – бывшей детской – жили «уплотненные» Синицкие.
– Какие новости? О Николае? – запирая дверь и поворачиваясь к Анне лицом, прошептала Синицкая.
– Он прислал записку.
– Как прислал? Почтой?
– Нет, что вы. Его товарищ добрался до Петрограда.
– А Коля? Он где?
– Он… на пути в Одессу.
– Как в Одессу? Зачем? Там же все закончилось давно.
– Георгий – его однополчанин – говорит, что контрабандисты за деньги могут переправить в Турцию.
– Боже! Это безумная идея! И я не понимаю… Если это возможно, то почему этот однополчанин не там, а здесь?
Лицо Анны против воли исказилось. Синицкая сжала ее руку.
– Николай ранен? При смерти? Говорите!
– Нет, что вы! Господи! Конечно, нет! Он… заболел в дороге.
Марья Николавна схватилась за горло.
– Я так и знала! Так и знала!
– Успокойтесь. Он живет в доме. За ним ухаживают. Георгий сказал, что Николай поправляется.
– Поправляется? Без необходимых лекарств? Не надо мне лгать, Анна!
– Коля крепче, чем вы думаете. Он три года был на фронте. Перенес ранение. Неужели теперь позволит доконать себя какой-то хвори?
– Не какой-то, а очень опасной. Чахотка обострилась еще тогда, в восемнадцатом, когда он полгода провел в сыром окопе.
– Но сейчас он на юге. Там еще очень тепло. И морской воздух. Ему уже легче.
Марья
