на кухню – плакать и думать.
Боря ночью спал плохо – выспался после поминок, да и мысли каруселью вертелись в голове. Невольно прислушивался он и к беспокойному сну матери: та вскрикивала, что-то бормотала, один раз даже вскочила, как показалось Боре. Срубило его только под утро, а там и поселковые собаки залаяли: частный сектор начинался совсем рядом от их дома. Он хотел было накрыться подушкой и еще подремать, но вспомнил вчерашний день, так полный событиями, главным из которых оказались не похороны бабы Гали, а решение мамы забрать его и виноватый голос бабы Нади. «Как же так?» – подумал Боря. Он не знал, хочет ехать или хочет остаться. В душе он склонялся ко второму, но как же мама будет без него? Она ведь сказала, что он, Боря, ее последняя надежда на выздоровление. «Ведь я молился о ее здравии, и вот. Я могу ей помочь. Значит, надо ехать. Да, надо. Просто надо». Он лежал, глядя на задник шифоньера, весь заклеенный плакатами из детских журналов, наклейками и двумя рисунками танков – кривоватыми, но ярко раскрашенными. Сделав выбор, о котором его даже не спрашивали, он окончательно понял, что не хочет уезжать. Тем более сейчас, когда совсем скоро длинные майские праздники, а дальше – череда беззаботных ясных дней летних каникул. Это же столько всего можно успеть! И на пруду искупаться несколько раз на дню, и подремать в зной там под вербами, и письма поразбирать, спрятавшись от жары в комнате бабы Гали. «Как ей там на кладбище… Хотя она ведь сейчас на небе, наверное. Или еще нет?» Он представил, как душа бабы Гали наблюдала за вчерашней сценой, жалея его, Борю, и бабу Надю. «Она велела ей передать, чтобы здоровье берегла. А какое тут здоровье, если бабушка так волновалась вчера». Ему захотелось срочно увидеть бабу Надю. В квартире было тихо. Дядя Саша пошел ночевать к дяде Володе, мама спала на диване, неловко скрючившись. Одна ее рука как-то неестественно согнулась, и Боря подошел, чтобы ее поправить, но побоялся разбудить мать и передумал. Он осторожно прошел в коридор и тихо прикрыл дверь. Стараясь не шуметь, наведался в туалет, потом заглянул в бабушкину комнату – никого. Она оказалась на кухне – стояла у раскрытого окна, из которого доносились радостные звуки весеннего утра.
– Бабушка! – Боря обнял ее, как вчера, прижался головой к ее желто-зеленому халату.
Она положила руку на его всклокоченную за ночь голову:
– Тихо, не плачь! Не надо плакать!
– Я… не хочу ехать.
– Я тоже не хочу тебя отпускать. Но нас даже не спросили. Она мать, а я тебе никто получаюсь.
– Ты моя бабушка! Ты меня по врачам возила, обо всем договаривалась, деньги платила. Я помню, как меня не хотели обследовать, а ты добилась.
– Да, я тогда чуть всю их больницу не раскидала по кирпичику, – слабо усмехнулась баба Надя, а потом, как-то странно то ли всхлипнув, то ли икнув, крепко прижала внука. Через минуту она взяла себя в руки и медленно, внушительно заговорила: – Значит, так. Главное – не зли ее. Не попадайся под горячую руку. Не обижайся на нее, если что: это не она, это болезнь. Если совсем плохо – сразу убегай и отсиживайся в безопасном месте. В городе будь
