но не нашли в лагере. Никто определённо не знал, куда он исчез. Не оказалось и Лёньки. Оно и понятно, всюду вместе. Знать, тоже в деревню убежали.
Поздним вечером Лёнька явился в лагерь один, угрюмый, неразговорчивый. Про Степана коротко бросил:
– А я почём знаю, как и чего там, у бабки он остался.
В лагерь Стёпа не вернулся. Отца арестовали, увезли. Мать похоронили. Сестрёнку Наташку забрала бездетная городская тётка по отцу. Дом закрыли. К житью он был пригоден, чуть отремонтировать только, но не станет же мальчишка жить один. Степан перешёл к деду Митечке, бабке Анисе. Распродали скотину со двора. Об отце ни слуху ни духу, со временем и страсти улеглись, на селе обсуждают событие до первой свежей новости.
В сентябре в школу Стёпа не пошёл. Предстоял суд над родителем, а потом уж как-то разрешится и его дальнейшая судьба.
В день открытого показательного суда над Вениамином в сельском Доме культуры яблоку негде упасть. Пускали всех, взрослых и подростков. Народ битком стоял в проходах, глухо бубнил, люди ждали развязки, праведного наказания.
За столом правосудия заняли свои места судья, прокурор, адвокат, общественный обвинитель, народные заседатели. Объявили начало:
– Прошу встать. Суд идёт. Слушается дело Царапкина Вениамина Дмитриевича тысяча девятьсот тридцать пятого года рождения.
Вывели Вениамина. Он встал у края сцены, чуть поклонился односельчанам:
– Здравствуйте.
Гудящий, как растревоженный улей, народ вдруг стих. Лишь осенние мухи на подоконниках за тяжёлыми портьерами сонно зудели, забиваясь в щели на зимовку. Никто не ответил, не кивнул подсудимому.
Тот как-то сразу осунулся, свесил голову да так и просидел на скамье подсудимых, ни на кого не глядя. На вопросы судьи отвечал вяло, неубедительно. Пытался обвинить жену в том, что застал её спящую пьяной. Оправдывался, что сам был в подпитии. Канистра с бензином, обнаруженная у дома, имела место быть в его показаниях. Не помнил, откручивал ли пробку. Якобы курил, сидя на завалинке, бросил окурок, ушёл; как воспламенилось, не видел. На вопрос: «Зачем закрыл дом на замок?» – ответил что-то невразумительное, что и решило исход дела.
Помимо судьи и прокурора, самую суровую обличающую речь произнёс общественный обвинитель – директор школы. Сельчане уважали и прислушивались к авторитетному человеку.
Суровый, поставленный голос Филимона Тарасовича звучал уверенно и непоколебимо, в зале опять стояла гробовая тишина. Общественный обвинитель запросил для подсудимого высшую меру наказания.
После совещания прокурор объявил приговор: восемнадцать лет заключения в колонии строгого режима. Веньку из зала суда увели в наручниках.
Сельчане гудели теперь удовлетворённо – свершилось правосудие! Иные возмущались мягким приговором, иные сокрушались: хоть сколько «припаяй», а Шуринку не вернёшь. Народ повалил из клуба во все раскрытые двери: через главный выход на фасаде, через запасный в сторону кинобудки.
На
