прячет.
– Где хата? – спросил я, жадно припадая к бутылке с пивом.
– На улице Девятьсот пятого года. Кроме меня, ещё три девчонки на него вкалывают.
– Езжай, Димон, прямо сейчас, – приказал я, кивая на ключи, – и без Ксюшиного аусвайса не возвращайся.
– Тогда на посошок, и я уже одной ногой там, – с готовностью откликнулся вор. – Считайте, что корочки у нас в кармане, только координаты б***дюшника уточни, – обратился он к девушке.
Та с готовностью продиктовала номер дома и объяснила, как лучше до него добраться.
Димон, выпив наспех и закусив, мгновенно исчез.
Я распечатал новую бутылку водки, налил себе и Оксане и предложил ей рассказать свою историю с самого начала. Она, зажмурившись, залпом осушила стакан, запила соком и, закурив сигарету, пустила в потолок несколько синих кольцеобразных облачков.
ИСПОВЕДЬ ПРОСТИТУТКИ
Отца я, значит, вообще не видела, потому что родилась через три месяца после его смерти – он погиб в восемьдесят первом где-то на афганском перевале. Мне мамка рассказывала, а ей папин друг, который привёз нам фотокарточку и краповый берет – всё, что осталось от моего отца. Официально его разорвало в клочья то ли миной, то ли какой-то страшно огромной бомбой.
Не знаю точно.
Они даже не расписаны были, думали – после армии распишутся, а вышло всё, как всегда, наперекосяк.
До шести лет я, значит, воспитывалась у бабушки, а когда у неё обнаружили онкологию, мамка забрала меня к себе, и я впервые узнала, что у меня есть маленькая сестрёнка – мать, оказывается, сожительствовала с парнем, но к тому времени, как забрать меня, его посадили за распространение наркотиков.
Женщине с двумя детьми, один из которых грудной, ни сейчас, ни тогда на работу устроиться нереально. Это я теперь понимаю, а в то время очень сильно хотелось есть и я часто ревела белугой. А чё толку-то? Реви не реви, а в магазинах, кроме маринованного лука и сока берёзового, шаром покати. Продукты все на рынке, а там цены, сам знаешь, как кусаются. Кто работал, и то не могли такие покупки себе позволять.
Мамка тоже плакала вместе со мной, а потом повадилась приводить в дом чужих мужиков, выпивать и спать с ними у меня на глазах, потому что наш дом состоял из одной комнаты в коммуналке, где, кроме нас, проживали алкаши-одиночки. Первые разы, правда, она выставляла меня в коридор, стеснялась, наверное, а потом как-то всё превратилось в привычку и стало происходить на наших с сестрёнкой глазах.
Ну я взрослела, конечно, потихоньку и начала понимать, что мать занимается чем-то постыдным – со мной не общались сверстники, соседи при встрече отводили взгляд в сторону; в школе я числилась хронически неуспевающей ученицей, сидела на последней парте и уже в третьем классе научилась курить.
Зато одета была всегда лучше других! Мамка не жалела на меня денег, видимо, старалась по-своему загладить передо мной свой грех.
Мамкиного сожителя выпустили из тюрьмы в начале девяностых, тогда
