между глаз и складками около рта. Волосы были так же коротко подстрижены, как и всегда, чуть жирные и лоснящиеся от жары и пота. Уши чуть выпирали, как в детстве, выдавая в грузчике бывшего мальчика. Он был рад нас видеть, расспрашивал, как наши дела, как мы окончили школу, куда будем поступать. Мы были рады говорить друг с другом, но говорили не в глубину, словно скользили по поверхности жизни, слегка касаясь бугорков: беседа была обозначена пунктиром, как белым мелом вокруг пустоты. Стало очевидно, что былой чистой детской любознательности уже нет – она сменилась осознанием взросления, мы выросли, и оказалось, что мы очень разные люди, между нами стеклянная дверь, которая уже не открывается автоматически от приближения.
Дома до меня доносились звуки родительских диалогов, где довольно быстро стало известно, что Сережа играл в азартные игры, все с легкостью заработанные деньги он тратил на фортуну, которая всякий раз отворачивалась от его пристального взгляда. Папа об этом знал, но не оставлял надежду на то, что сын, наконец, встанет на ноги, возьмется за ум и однажды проснется достойным своего отца. По вечерам брат шел к игровому автомату, поясница ныла от боли, передавая мышцам память о тяжести, как древнее сказание. Его зрачки расширялись от возбуждения, он жадно глотал виртуальных зверей и расстраивался, обнаружив, что это не тройня. Разочарование сменялось злостью и недоверием, не мог он проиграть, он не проиграет, не в этот раз – и, проиграв, смиренно шел до общежития. Деньги всегда заканчивались неожиданно, как горячая вода во время опрессовок, брат смотрел в зеркало на сальные волосы, грязные пальцы, широкие голые плечи и думал, что завтра ему точно повезет.
Мир для Сереги был острой заточкой, местом, всегда способным дать под дых, избить в подворотне, испинать во дворе, порезать телесную плоть розочкой из бутылки. Он выпивал очередную «сиську» пива, упоенно высасывал из нее все до последней капли, как живительное материнское молоко. Горькое, пенное молоко, после которого он растекался по старому пружинистому дивану. Металлические пружинки выбивались из-под подушки, как кудряшки первоклассницы, впивались в его голую белую спину с россыпью по-странному расположенных родинок. Комната была похожа на плацкарт поезда со случайными собутыльниками, запахом табака и чужого, всегда резкого пота. Мир забивал ему стрелку каждое утро, задача была простая: дать миру сдачу, да посильнее. Поиметь с этого странного места как можно больше. Но пока получалось наоборот.
Однажды Серега ушел: решил пойти строителем, пацаны обещали неплохие деньги, к тому же было значительно легче теребить фортуну за косички вне поля зрения отца. И вместо Сережи пришел Джамшуд, молодой парень из Таджикистана: он всегда старательно и аккуратно таскал коробки, никогда не обсчитывал отца и всем улыбался, в нем словно плескалось горячее таджикское солнце с запахом самбусы. Через пару лет Джамшуд уехал домой в Таджикистан, женился, вернулся подзаработать – жена ждала ребенка. Последнее, что я узнала о нем, была видеозапись по местным новостям:
