в которой могла бы вся нация»52) и проводит параллель между Гофмансталем и Адамом Мюллером – еще одним кумиром молодого Курциуса. Такие люди, говорит наш автор, принадлежат к редчайшему типу интеллектуально-нравственных авторитетов53, «инициативных и в поэзии, и в языке, и в писательстве, и в образовании с его статусом и значением: во всех делах народа и государства»54.
Более того, стать духовно-нравственным авторитетом в Германии – это особая, двойная заслуга, поскольку страна «не желает духовной репрезентации» и век от века пребывает в расколотом состоянии, презирая всяческое единство: «война всех против всех», «судьбоносная трагедия нации», «отторжение всякого представительства» – вот какими формулировками пользуется Курциус55. И здесь, от темы духа мы подступаем уже к теме опасности. По существу, если вывести общее заключение из слов Курциуса, опасности для духа заключаются внутри него самого, поскольку отдельные его черты, если нация впадает в забытие и духовный дрейф, предрасполагают к определенным недугам общественного, политического и культурного характера; в статье о духовной миссии Гофмансталя Курциус ближе всего подходит к этой теме и отчетливее всего формулирует общие рамки «опасности»:
Задачи представительного авторитета в значительной степени отягощаются еще и тем, что ему приходится иметь дело с национальной жизнью в целом, с национальной историей в целом; из‑за этого он вынужден постоянно соприкасаться со всеми выраженно-немецкими тенденциями: бегство от мира, бегство от реальности, бегство от общества, стремление к одиночеству и погружению в себя, тяготение к кружкам и сектам, поиск оригинальности любой ценой56, вера в утопические посулы диктаторов и в абсолютные категории вроде ни к чему не обязывающей свободы57.
По существу, здесь – за три года до выхода «Немецкого духа в опасности» – Курциус уже выступает как автор «полемического сочинения»: можно даже сказать, что приведенные его слова и формулы есть своего рода абстракт или план для критической части «Немецкого духа» (мимоходом Курциус успевает даже покритиковать «прусский вариант консерватизма», который никоим образом не может претендовать на общегерманский статус, в книге 1932 года эта тема также станет одной из заметнейших58). Конечно, отдельные фрагменты такого рода можно найти и в более ранних работах – вот, например, отрывок из статьи 1922 года:
Германия сегодня расколота – и в нравственном плане, и в интеллектуальном – как никогда раньше. Противоречия между партиями и мировоззрениями достигли теперь (и в особенности – после убийства Ратенау59) крайних, насильственных форм, что напоминает уже об исступлении, характерном для гражданских войн; во Франции такое внутреннее противоборство разгоралось по поводу дела Дрейфуса60.
В этих случаях, однако, мы, пожалуй, имеем дело с более или менее типичной
Удивительно, но уже здесь – в 1929 году! – Курциус считает необходимым сделать несколько оговорок по поводу самого понятия «авторитет»: не следует, говорит он, связывать авторитет с авторитаризмом, с вождизмом, с властью как таковой. Вождь завоевывает и отстаивает свое положение, авторитет же «приобретается невольно и отправляется неоспоримо… как нечто самоочевидное, как явление природы» (
Здесь можно обратить внимание на слово «инициативный»: ср. с последней главой «Немецкого духа в опасности», где, пользуясь формулировками Вячеслава Иванова, Курциус вводит понятие духовной инициации/инициативы, способной поддержать или даже возродить гуманистическую традицию; немецкий перевод «Переписки из двух углов» Курциус прочитал в конце 1931 года (см. его письмо Шарлю Дю Босу от декабря 1931 года: The Correspondence of Viacheslav Ivanov and Charles Du Bos. Ed. by J. Zarankin and M. Wachtel / Русско-итальянский архив. Salerno, 2001. Т. III. P. 524), и, соответственно, в 1929 году, говоря о Гофманстале, он фактически прозревает – на терминологическом уровне – будущую свою концепцию. Ср. также:
В том, что касается поиска оригинальности и тяготения к одиночеству, Курциус, очевидно, имеет в виду собственные слова Гофмансталя из той же речи о духовном пространстве нации: именно об этом, сравнивая немцев с французами (между прочим, еще один характерный для Курциуса прием, восходящий, пожалуй, еще к Гёрресу с его «Французским и немецким национальным характером»), говорит Гофмансталь, если у французов одиночество рассматривается только как антипод общения, то у немцев это самостоятельная ценность; если у французов оригинальность есть просто способ оживить традицию, то у немцев она делается самоцелью (
Кроме того, затрагивая уже область литературной социологии, Курциус специально отмечает парадоксальную, на его взгляд, неспособность немецкой молодежи (и особенно – ее политизированного крыла) воспринимать Гофмансталя как учителя и авторитета; ср. со словами из «Немецкого духа в опасности»: «К молодежи Гофмансталь [в своей речи 1927 года] обращаться уже не мог: она к тому времени уже замкнулась и ухо склоняла только к тому, что излагалось в партийных или общественно-политических листовках» (
Цитатой из Вальтера Ратенау, клеймящей немецкий пролетариат и тенденции в народном образовании, Курциус в 1945 году завершил первый вариант будущего предисловия к «Европейской литературе и латинскому Средневековью» (
