меня,мне сначала разбираться.
Неужели я устану?
Не доплыв, пойду ко дну?
Возле финиша отстану?
Ленту грудью не рвану?
Не узнаю, пав на ринге,
чем он был? Чем будет он?
Мне б еще немножко риска…
Что смеешься, чемпион?
Я ж не плачу, я ж не жалюсь,
я ж в пути, как Вечный Жид…
Не просила, чтоб рожали ж,
не кричала: «Дайте жизнь!»
Моему читателю
Я не хочу пятнать печаль,
терять лицо,
соединяя боль начал
и ложь концов.
Пусть лжет безногому костыль,
больному – врач!
Кто верит в жизнь, кто строит быль,
пусть будет зряч.
И пусть, кто юн, и пусть, кто слеп,
не смел, не зол,
поймет, что горьки знанья хлеб
и мысли соль.
«…А мозг живет отдельно…»
от торопливых тел
среди дневных, постельных
и разных прочих дел.
В днях, от событий плотных,
вестей, страстей, словес,
он, академик, плотник,
и по морям пловец.
С утра ладонь в работе,
вытруживает хлеб.
С утра душа – в походе,
а он – за нею вслед.
Увидит – не поверит:
трудясь, ища, свища,
разнимет и проверит,
даст имена вещам.
Зрак тупости округлый
своим лучом слепя,
он вдруг поднимет руку
на самого себя.
Душа сгорает в уголь
или как смерть, бела,
а он забьется в угол
и смотрит, как дела.
И смотрит. А не сможет,
устанет, наконец,
он сам вам в руки вложит
свой яд или свинец…
Два стихотворения о себе
1
Ох, и шатко, ох, и валко –
ветер в руки – и держись –
происходит эта свалка,
именуемая – Жизнь!
Так, что суд твой и начальство
не поймут в тебе ни зги,
так, что рвут тебя на части,
так, что делят на куски,
так, что сбрасывают в кучу
и сжигают в ней дотла
между средних, среди худших,
твои лучшие дела.
И лишь нехотя ты хочешь,
лишь в ночи тебе тепло,
лишь в душе своей находишь
свое Болдино-село.
Но тогда – пускай из рабства –
останавливаешь миг,
подымаешь снова радость,
обновляющую мир.
2
Все правильно и просто
в делах моих земных:
стоят у нас по росту
пять щеточек зубных,
от техники домашней
дуреет голова,
из стульев захромавших
вылазит трын-трава…
Вот, коченея с ветра,
шагая широко,
иду
