жеманностью, строгостью и уличали человека в бесчувственности. Мне кажется, люди не должны так часто поджимать губы, иначе это грозит тем, что в один день они не выдержат старушки в очереди, не поделят чего-нибудь с кричащим внуком и, наверное, далеко не впервые выйдут из магазина. Между тем, за его дверьми, я только тогда приметил, стоял твой парень, стоял под козырьком, я видел его со спины. Он, мне показалось, важно опирался на зонт-трость.
Меня вслух насмешило, как ты довольно громко сказала «Какой неугомонный ребенок. Дай ему Бог здоровья» на нашем, barbarianskom, и поспешила перейти на английский, протягивая кассиру восхитительно новенькую купюру, какими снабжены все туристы после валютообменника. Я стоял совсем близко, но не помню, что ты покупала (ты подсказываешь, что персики в сиропе), зато помню, что от белой футболки, которая была на тебе, пахло древесным и терпким запахом. Он остался в воздухе, даже когда ты слишком быстро ушла, перебрав сдачу не сосчитав, потому что тебя ждали снаружи. Я попросил сигареты и полез в карманы, чтобы расплатиться. Я чувствовал, что тем вечером буду избегать смотреть по сторонам, пока не окажусь в своем номере, буду избегать себя несчастного.
Поднять глаза меня заставил звон колокольчиков на входе: ты что-то забыла и вернулась, встала сразу за мной. Наверное, смотрела в мою спину. Чтобы это проверить, я обернулся и уже тогда понял: в твоей внешности было прямое отражение твоего нутра. Словно ты абсолютно голой стоишь перед людьми в шеренгу. На всех маски. Ты чувствуешь, чувствую и я, как некоторые кривят губы, хоть мы и не видим их лиц. Некоторые, и вовсе завороженные, не могут отвести глаз. Но они все тебя за что-то осуждают. Все до единого. Идет ли дождь или снег, палит ли солнце, они не двигаются и скользят взглядами по тебе сквозь узкие прорези масок. А ты с плотно сжатыми губами гордо вскидываешь подбородок, простираешь руки в разные стороны и вопрошаешь «Ну? Я вам нравлюсь?». Хотя внутри ты дрожишь, дожидаясь ответа. Гробовое молчание.
Я отвернулся, взял пачку и вышел. Ей-богу, я должен был уйти ради приличия. Меня все еще ждала долгая ночь.
3
Мы познакомились, когда я был выглаженной рубашкой и приталенными брюками за столиком на четверых без компании, пока кафе ломилось молодыми людьми на обеденном перерыве. Они гудели, как рой пчел. Я ел и пил пиво. Механически сменял руки. Пару раз, когда ко мне пытались подсесть, я коротко грубил словом «Занято», хотя было не похоже, чтобы кого-то ждал – на дверь-то даже не посматривал. Но когда ты (здесь и далее нужно взять курсивом) шла мимо, ты сделала несколько шагов назад, будто в пленочную кассету засунули карандаш и покрутили запястьем против часовой стрелки, слегка, а потом на секунду приостановилась – изображение удержали на паузе – посмотрела на меня и двинулась дальше и дальше. Я не проводил тебя ни глазом, ни бровью, знал, что других мест не было, и ты вернешься, как раз тогда, когда мои «Занято» успели закончиться.
Может,
